— Нет, но я был бы очень рад, если бы ты это сделал.
Против такого аргумента Олег спорить не мог.
Сказка оказалась грустная. В ней рассказывалось про то, как Скворец и огромная золотая статуя помогали людям, а потом поцеловались и умерли вместе. На вопрос «и как тебе» Олег ответил честно: грустно, непонятно. Серёжа почему-то расстроился и, кажется, пробубнил, что надо было читать длинную историю.
Четыре раза за эту неделю к ним в комнату пытались пробиться Чумные. Они набегали на дверь всей толпой, и та с оглушительным грохотом билась о баррикады. Фараоны в такие моменты бесновались, смеялись, громко пели песни для поднятия духа и раззадоривания врага. Серёжа зажимался в угол. От грохота и смеха ему становилось не по себе. Олег не знал, что делать. Казалось правильным подойти и успокоить, но каждый раз, когда он садился рядом, Серёжа норовил взять его за руку, прижаться щекой к плечу, или даже всем телом, и Олег чувствовал себя обманщиком. Для него это было вовсе не по-дружески.
После одного из таких набегов, особо страшного (Чумные чуть не пробили оборону) Серёжа долго не мог отойти. Сидел, прижав к себе подушку, и смотрел перед собой, как загипнотизированный. Олег уже начал волноваться, когда он вдруг произнес:
— Это все бессмысленно.
Олег подошел, медленно сел рядом и спросил осторожно:
— Что именно?
— Всё.
Он махнул рукой в сторону двери, где Фараоны восстанавливали свои баррикады, из чего Олег предположил, что речь о войне.
— Я тоже не понимаю, почему они это делают. Херня какая-то. Кому это нужно?
Он попытался сказать это так, чтобы звучало понимающе, но Серёжа вдруг возразил:
— Нет, оно нужно. Просто это ни к чему не приведёт. Ни к чему. Вообще.
— В смысле? Зачем тогда война?
Серёжа вздохнул. Его изменчивое настроение сейчас находилось на спаде, в точке, где он спонтанно начинал говорить, будто сам с собой, и так же спонтанно замолкал. Взгляд стекленел — казалось, что душа ненадолго покинула тело и решила прогуляться сама по себе. Олегу ничего не оставалось кроме как дожидаться ее возвращения.
— Пить хочу.
Вернулась. Олег быстро заговорил с ней, пока не улетела снова:
— Чай? Кофе растворимый есть. Сок с обеда.
— Я сам налью.
Сережа поднялся и на качающихся ногах дошел до их запасов. Вернулся со стаканом воды, сел, выпил все залпом и посмотрел на Олега.
Тот опустил глаза.
— Прости, не спросил. Хочешь воды? — вспомнил Серёжа.
— Нет.
— Ладно. Тогда слушай.
«Слушай что?» — не успел спросить Олег, как Сережа заговорил: устало, но с явным желанием наконец выговориться.
— Тебе со стороны, наверное, кажется, что у нас тут бред, беспредел и детские игры, и что воспитателей на нас нормальных не хватает, но — не перебивай — это далеко не самое худшее, что может случиться. И это не первый раз, когда в Доме беспорядки. Дом любит кровопролитие, как и Птица, как и всякий, кто живёт тут долгое время. Даже я.
Олег, который уже хотел заспорить, удивленно закрыл рот. Иногда на Серёжу находило такое, что он, сам по себе тихий и чувствительный, мог с холодным спокойствием начать говорить о насилии.
— Я здесь живу с пяти лет. Может ты заметил, но любой Фараон по возрасту будет старше минимум половины Чумных, а то и всех, как Комиссар, например. Чумные — новички. Фараоны застали больше них. Я не буду их защищать, но у всего, что они творят, есть причина.
Сережа быстро оглянулся на состайников и снова заговорил:
— Когда мне было пять и я только пришел в Дом, никаких Фараонов не было. Вообще не было стай. За год до этого был самый большой выпуск, поэтому набрали слишком много новичков, из старожилов осталась небольшая группа ребят. Стаи разрушились и не сформировались, а остаточные старожилы решили взять всё в свои руки. Мы называли их алыми. Они носили красные повязки, чтоб отличаться.
Он вдруг снова посмотрел на баррикаду, будто выискивая что-то глазами, а потом щёлкнул и, прищурившись, указал куда-то.
— Вон там, видишь? На перекладине кровати красная бандана.
— Вижу, — сказал Олег. — Это же Комиссара. Она там и раньше висела.
— Боевой трофей, — кивнул Серёжа. — Он страшно гордится этой банданой. На неё как-то Сверчок газировку пролил, так Комиссар его заставил стирать, и ещё ругался, что всё выцветет теперь, и что его подвиг вообще не ценят. Обиделся.
Олег легко мог представить, как Комиссар ругается. Он это делал постоянно. Но вот обиженного вожака вообразить было трудно.
— Алые были здесь главными. Кем-то вроде богов. Они решили, что мы слишком маленькие, чтобы самостоятельно делать вообще всё, и контролировали нас во всем. Собирали вещи в «фонд общего пользования». Говорили, что рисовать, как и о чем писать на стенах, какие книги хорошие, а какие плохие. И мы послушно с ними соглашались. Тех, кто не соглашался, били.
Голос Серёжи ненадолго дрогнул.
— Да и вообще за всякую ерунду могли побить. Мы считали, это нормально. А потом подросли и поняли. Только страх все равно остался: они ведь большие, нам с ними не справиться. И тогда Комиссар собрал банду своих ребят. Они назвались Фараонами — местной полицией, которая должна была нас, мирных граждан, защищать. Вот, защитили.
— Они же ужасно себя ведут, — возразил Олег. — Какая из них полиция? Они еду у мелких отбирают. Подножки ставят. Да они просто уроды сами по себе, ты же сам знаешь!
Сережа вздохнул.
— Не спорю. Тогда они были лучше. Комиссар даже организовал помощь новым стаям со всякими бытовыми мелочами. Но… Вот так всё стало. Фараонов стали уважать больше остальных, и это их испортило.
— Ни за что не поверю, что Комиссар мог кому-то помогать, — пробормотал Олег.
— Ты новенький, конечно ты видишь его только таким. Как и Чумные. Поэтому между ними война. Как когда-то была между Алыми и Фараонами.
— Да дело не в этом. Он же… — Олег махнул рукой, подбирая слова, — Не может человек так измениться. Люди не бывают такими разными.
Сережа хмыкнул.
— Думаешь?
— Да сто процентов!
— И я тоже?
Олег подавился набранным воздухом и замолчал. Сережа смотрел на него с грустной усмешкой, ожидая ответа.
— Ну… Ты не хулиган. Не обижаешь никого — неуверенно сказал Олег. — А Птица…
— Птица не появляется просто так, — перебил Сережа. — Только в моменты слабости. Или когда я сам этого хочу. Хочу, но боюсь. У меня есть моральные принципы, а у Птицы нет.
Олег замолчал, переваривая информацию.
— То есть тогда, в коридоре.?
— Я был расстроен. Конечно, я не хотел, чтобы так вышло, но ты меня обидел, а Птица не любит, когда я обижен.
— Ты… М-мог это предотвратить? — уточнил Олег, чувствуя, как в груди холодеет.
— Я не знаю. В тот момент я об этом не думал. А когда захотел — было уже поздно.
— Блять.
Олег непроизвольно сжал кулаки. Губы дрожали. Серёжа опустил глаза, но ничего больше не сказал, не пытался оправдаться или ещё раз извиниться.
— И почему ты решил сказать это сейчас? — тихо спросил Олег, впиваясь ногтями в ладонь.
— Надо же когда-нибудь. Плюс, не хочу, чтобы ты считал меня идеальным, а всех Фараонов — злом во плоти. Я тоже один из них, если ты помнишь.
— Ты не похож на Фараонов.
— Ещё как похож.
— Нет! — воскликнул Олег. — Зачем ты это говоришь? Я тебя не понимаю! Ты то милый и спокойный, стихи, вон, читать боишься, а иногда говоришь какую-то хуйню! Блять, ты…
— Думаешь, сейчас я бы прочитал стихотворение лучше?
— Да пошёл ты! — Олег вскочил на ноги. — Приди в себя сначала, а потом поговорим.
— Это тоже я. Я не только хорошим бываю.
— Сейчас ты ебанутый.
— Клык, мир не делится на чёрное и белое, — с вымораживающим спокойствием протянул Серёжа и развел руками.
— Заткнись.
— Если кто сейчас и ведёт себя неадекватно, то это ты, Клык.
— Олег! Меня зовут Олег. Если уж ты с Птицей заодно, называй меня по имени. Или ссышь?