— Вера, не вздумай развязывать! — кричала разъяренная Полина. — Пусть до утра охлаждается!
— На фронтовика — коллевтивом? — мычал Егор Матвеевич. — Ладно, я вас тоже! Как Наполеон, по частям бить буду!
— Вот мужики с работы вернутся, они с тобой потолкуют!
— Развяжите, мегеры ползучие! Насильницы!
Володьку Богдана трясло, как в ознобе. Мать уже увела Катьку и Вальку в комнату, одна за другой расходились соседки, и скоро остались Володька, Егор Матвеевич и старуха в углу кухни.
— Володь… — позвал отец. — Там в валенке, под кроватью… чекушка лежит… принеси…
Володька вдруг схватил со стола широкий кухонный нож и рванулся к отцу. Весь трясясь, он поднес лезвие к самому лицу отца:
— Еще рраз ммать тронешь — ззарежу, ппонял? Ночью сонного зарежу…
— Ты что, Ввовка, ччокнулся? — Голос у отца стал трезвым.
— Я завтра умру, — вдруг раздался из дальнего угла кухни голос старухи. Все это время она сидела неподвижно, сухая, совсем седая.
— Никто меня не любит, — всхлипнул Егор Матвеевич. — За что воевал, а? За что в окопах гнил… два ранения, сукины дети… контузия… Народ-победитель… А я хто? Не победитель?! — Он вскинул голову, обвел мутным взглядом кухню: — Как нужон был, так в ножки кланялись! Давай, Егор, воюй, а теперь… не нужон, значит?
Роза Абрамовна поднялась, прошаркала негнущимися ногами, постукивая палкой по полу, бросила окурок в мусорное ведро и даже не взглянула на плачущего Егора Матвеевича.
— Я завтра умру, — повторила она. — Мне это все надоело…
…Робка сидел в скверике под «грибком» в ночной тишине и тихо всхлипывал, кулаком тер мокрые глаза. Окна в домах почти все темные. Издалека, с улицы, доносился смутный шум машин. Низкая луна зацепилась боком за слуховое окно на крыше противоположного дома. Вдруг в глубине двора послышались шаркающие шаги, и в рассеянном свете фонаря появилась фигура Гавроша. Он молча сел, закурил.
— Ждешь у моря погоды? — после паузы спросил Гаврош.
— Тебе-то что? — отвернулся в сторону Робка.
— Тебе ботинки не жмут?
— Какие ботинки? — не понял Робка.
— В которых ты по переулку ходишь… Один такой гулял-гулял и из ботинок выскочил. В носках домой прибежал. — Гаврош коротко рассмеялся. — А ты, вообще-то, в носках?
— В носках… — совсем растерялся Робка.
— Это хорошо. Простудиться можно. Пока с Милкой ходишь, можно простудиться… Ты меня понял?
— Нет…
— Зря. По-хорошему говорил, а ты не понял… — Он вздохнул, выбросил в темноту окурок. — Без ботинок можно остаться… и без носков…
…Роза Абрамовна, как и обещала, умерла рано утром. Робка еще спал, когда в дверь забарабанила Полина.
— Поспать не дадут, господи. — Нюра набросила халат, вышла в коридор.
— Роза Абрамовна померла. Че делать-то?
— Пропало воскресенье, — вздохнула Нюра. — «Скорую» вызывать надо. И Гераскина.
А на кухне, свесив голову на грудь, оглушительно храпел привязанный к стулу Егор Матвеевич. Дочки его, Катя и Валя, испуганно смотрели на него с порога кухни.
Пришел с ночной смены печатник Виктор Иванович. Хмыкнул, потряс Егора Матвеевича за плечо:
— Ты во что тут играешь, Егор?
— А? Че? — Тот с трудом разлепил глаза. — Да вот, понимаешь, связали, заразы! У тебя похмелиться нету, Витюх? Подшипники горят — помираю… — прохрипел Егор Матвеевич и тут же осекся, потому что на кухню вошел Алексей Николаевич, в пижаме, с чайником, с полотенцем через плечо. Оглядел Егора Матвеевича, проговорил тоном, не допускающим возражений:
— В общественном месте не положено вот так вот… Развели кабак…
Виктор Иванович принялся распутывать веревку, и тут девочка Катя отчетливо сказала:
— А Роза Абрамовна уже померла.
— Ты что? — вздрогнул Егор Матвеевич. — К-как так — померла?
— Дела-а… — протянул Виктор Иванович и посмотрел на Алексея Николаевича. Тот зажег конфорку, налил воды в чайник и только потом сказал:
— Ну что ж… пожила, слава богу… «Скорую» вызвали? Милицию?
— Тетя Полина побежала, — ответила девочка Катя.
Алексей Николаевич удовлетворенно кивнул и стал умываться под краном, фыркая и покряхтывая.
— Поминки справим, помянем старуху, — оживился Егор Матвеевич. — Вить, дай четвертной, у меня получка послезавтра — щас в магазин слетаю.
— С утра пораньше?
— Человек помер, Витюш, у тебя душа или балалайка? Помянуть надо! — И выражение лица у Егора Матвеевича было таким, что Виктор Иванович вздохнул и полез в карман за деньгами.
— Свинья грязь всегда найдет, — философски заметил Алексей Николаевич, утираясь полотенцем.