Робка взлетел наверх, перемахивая через три ступеньки. Она откинула с лица густую прядь, запахнула короткий, до колен, халатик и с улыбкой смотрела на него. На площадке последнего этажа истошно взвыла кошка. Милка вздрогнула и от испуга прижалась к нему всем телом. Он жадно искал ее губы, его худые руки подростка сжимали, мяли ее податливые плечи…
…Потом она вела его по квартире бесконечным темным коридором, держа за руку. В темноте Робка натыкался на какие-то ящики, табуретки, опрокинул пустое ведро.
— Ну, медведь… — шептала Милка и прыскала от смеха.
На грохот отворилась дверь в одну из комнат, темноту разрубила желтая полоса света, и сонный женский голос спросил:
— Кто там углы сшибает? Кому черти спать не дают?
— Это я, тетя Вероника, — негромко ответила Милка.
— А с тобой кто? — приглядевшись, спросила тетя Вероника.
— Черт, который спать не дает, — приглушенно хихикнула Милка.
— Так ты ему валенки надевай на копыта! — И дверь захлопнулась.
Пройдя еще несколько шагов, Милка толкнула дверь, нашарила выключатель — и вспыхнул свет. Милка втащила его в каморку-кладовку без окна. Вдоль стены — старая кушетка, застланная пестрым одеялом, маленькая тумбочка, на которой рядком стояло несколько книг, флакончики с духами «Красная Москва», патрончик с губной помадой, коробка с тушью для ресниц, дешевые серьги, еще какая-то ерунда. Зато, если взглянуть на стены, то глаза разбегались. Стены были сплошь оклеены обложками от «Огонька». Главным образом артисты театра и экрана. Тут и Клара Лучко из «Кубанских казаков», и Петр Алейников из «Большой жизни», и Николай Крючков из «Парня из нашего города», и Марк Бернес из «Двух бойцов»… Робка молча рассматривал портреты знаменитостей.
— Это мой «пенал», — тихо сказала Милка.
— Что?. — не понял Робка.
— «Пенал». Я сюда прячусь, когда мне совсем плохо.
— А сестренка с братишкой где?
— Спят в комнате… Скоро отец придет. Он сегодня во вторую смену.
— А где работает?
— В артели инвалидов, на Зацепе. Плюшевых мишек шьет… другие разные игрушки-зверюшки. — Она смущенно улыбнулась.
— Ты же говорила, он танкистом был?
— Был танкист… — Она стояла совсем близко от него, и Робка видел, как блестят ее глаза, слышал ее шепот: — Робка, Робочка, зачем мы с тобой познакомились, не пойму никак… Вот чует сердце, на беду…
— Мила… — Он нашел в темноте ее плечи, уткнулся лицом в рассыпавшиеся волосы, и они стояли неподвижно, боясь шевельнуться.
По коридору раздались шаркающие шаги, потом зашумела вода в туалете, послышался надсадный кашель, и вновь все стихло.
— Ну чего стоишь? — свистящим шепотом спросила она.
— А что? — так же шепотом спросил он.
— Ты еще совсем пацан, Робка. — Она тихо рассмеялась, еще крепче прижалась к нему. Тогда он разозлился и стал медленно клонить ее на кушетку. Она вдруг жалобно попросила:
— Не надо, Робочка…
Он не отвечал, жадно ее целуя, а руки торопливо расстегивали халатик, шарили по плечам, груди… И тут в тишине отчетливо щелкнул замок в двери.
— Ой, отец… — Она выскользнула ужом из его рук, бесшумно прошмыгнула в коридор.
Робка остался в кромешной темноте. Было хорошо слышно, как отец спросил:
— Ты, Мила?
— Я, я… где тебя носит так долго?
— Ты чего, Мила? — отец удивился ее раздражению. — Я ж всегда так прихожу, ты чего?!
— Есть будешь? Не хочешь, тогда ложись спать.
По коридору раздались шаги и странный деревянный стук. И вдруг шаги и стук прекратились.
— Ну чего встал, папка? Иди в комнату.
— А кто у тебя в «пенале»? — спросил отец.
— Ну, парень в гости пришел… а что?
Дверь в «пенал» отворилась, на пороге стоял отец Милки. Он включил свет и оказался в двух шагах от Робки, и потому особенно страшными показались его изуродованное огнем лицо, узенькие щелки вместо глаз, многочисленные шрамы на щеках и лбу. Слабый коридорный свет освещал его. А из-за спины выглядывала Милка.
— Как тебя звать? — спросил Милкин отец.
— Роберт…
— Подойди ко мне, — приказал он, и Робка подошел вплотную, и отец Милкин протянул руку, так что Робка испуганно отшатнулся, и кончиками пальцев пробежал по его лицу, по одежде. И спросил:
— Тебе сколько лет, пацан?
— Шестнадцать… скоро будет…
— «Скоро»… — усмехнулся отец, и улыбка на его изуродованном лице получилась страшноватой.
— Ну чего пристал к человеку, папка? — вмешалась Милка.
— Запомни, пацан, — сказал отец, — Милка — моя дочь, и я ее люблю. Если б не она, мы бы все тут… с голоду подохли…