— Че стряслось? — Робка тронул за плечо Володьку Богдана.
— У Полины кассу ограбили. Она перед закрытием в подсобку побежала, ей там апельсины оставили, а кассу закрыть забыла. А тут, видно, кто-то вошел и рванул денежки…
— И никто не видел?
— То-то и оно, что никто…
— О-ой, повешусь! — закричала Полина и рванулась из кухни, но женщины схватили ее за руки, повели в комнату. На кухне остались одни мужчины.
— Как пить дать посодют, — сказал Егор Матвеевич.
— Так ведь за дело, — отозвался печатник Семен Григорьевич. — Не имела права отворенную кассу оставлять. Сбегала за апельсинами, дура чертова…
На кухню вошел в пижаме Алексей Николаевич, поставил чайник на плиту и сказал строгим начальственным голосом:
— Семь лет дадут. С конфискацией.
— За что семь лет-то? — испугался Семен Григорьевич.
— Особо крупное хищение, — важно поднял палец Алексей Николаевич.
— А конфисковать у нее что? — спросил Виктор Иванович. — Разве что детей.
— Детей в детский дом сдадут, — пояснил Алексей Николаевич, взял с плиты сковородку с шипящей яичницей и пошел из кухни.
— Этот все знает, законник хренов, — процедил Виктор Иванович.
— А ты думал! — хмыкнул Егор Матвеевич. — На всех доносы строчит…
— Тише вы — он небось в коридоре слушает, — предостерег Семен Григорьевич.
— Да пошел он! — зло махнул рукой Виктор Иванович. — На нас что ни пиши — взятки гладки!
— Не каркай — загонют за Можай, почухаешься…
— А нам все одно, где спину гнуть, — опять хмыкнул Егор Матвеевич. — В Сибири на морозе-то, говорят, пьется легче! — И засмеялся.
На кухню вошла Робкина мать, Нюра, и начала с ходу:
— Пропадет она, мужики. И дети пропадут.
— И что делать прикажешь? — спросил Виктор Иванович.
— Может, соберем? С миру по нитке…
— Восемнадцать тыщ. Да ты сдурела, Нюра! — махнул рукой Егор Матвеевич. — Откуда такие?
— У меня пять тыщ есть… Две дам, — тихо сказала Нюра, и Робка вздрогнул, посмотрел на мать.
— Я полторы, пожалуй, тоже… наскребу… — почесал в затылке Семен Григорьевич.
Вошла Володькина мать Вера, сказала робко:
— Егор, у нас семь тыщ есть на книжке… Тыщу сможем, а?
— Ты последние отдашь! — вскинулся Егор Матвеевич. — А случись что, тебе кто даст? А заболеем! У меня вон здоровье никуда.
— Пить меньше надо, — заметил Виктор Иванович.
— Погодите, сейчас посчитаем. — Нюра выдернула из-за газового счетчика блокнот, в котором подсчитывали плату за электроэнергию, и села за кухонный стол. — Значит, я — две тыщи, Семен Григорьевич — полторы тыщи, Богданы — тыщу…
Соседи сгрудились вокруг стола…
…Этот день принадлежал только им. Они катались на «чертовом колесе» — сверху открывался захватывающий вид на Москву-реку, набережную. Вдали были видны кремлевские башни. Кабинка в «чертовом колесе» раскачивалась, и Милка в страхе прижималась к Робке, панически глядя вниз.
Потом они дурачились в комнате смеха. Хохотали, глядя на свои отражения в кривых зеркалах. Милка показывала пальцем на себя и Робку, а рядом хмурился какой-то толстяк, явно недовольный своим отражением…
Потом они загорали на узком пляже Ленинских гор. В стороне плыл в облаках горделивый шпиль Университета, рядом играли в волейбол, у берега плескались, орали ребятишки.
— Вчера завстоловой сказала, что нам квартиру могут дать, отдельную, в Черемушках, — сказала Милка. — Там целые кварталы новых домов строят. Даже не верится… с ванной, со своей кухней, представляешь?
— Не очень…
— Я отцу рассказала, он даже заплакал, бедняга… трехкомнатная квартира! А у нас и мебели-то никакой нет. — Милка тихо рассмеялась. — Зато у Юльки и Андрюшки будет своя комната… и у меня… куплю трюмо… стол большой, круглый… — Она мечтала, глядя в небо. Там большая дождевая туча наползла на солнце. Милка замолчала, нахмурившись.
- Ну, стол круглый… — спросил, подождав, Робка. — Дальше что?
— Ты в предчувствия веришь? — вдруг спросила Милка.
— А чего в них верить? Что будет, то и будет, — не открывая глаз, ответил Робка.
Милка наклонилась над ним, посыпала из ладони на голую грудь песок:
— Испортила тебе настроение, да?
— Без тебя есть кому… со мной в квартире кассирша живет, тетя Поля. У нее в магазине кассу ограбили, восемнадцать тыщ… она вчера на кухне так выла, до сих пор в ушах стоит…
— А что ей теперь будет? — На лице Милки страх и сострадание.
— Посадят. Она же за деньги отвечает… а у нее двое, мал мала…