От этой усмешки Лазарев отворачивается, смотрит в сторону, встречается глазами… с невысоким, очень худым партизаном.
— Что смотришь, иудина морда? — скривившись, говорит партизан.
Он рвется к телеге с убитыми, сбрасывает брезент.
— Ты сюда гляди, на них, — кричит он.
— Соблюдать дисциплину, — резко говорит Петушков.
От его голоса люди успокаиваются. Повернувшись к обозу, Петушков громко кричит:
— Трогай! — И идет к другой телеге.
— Пойдешь со мной, — тихо приказывает Лазареву Локотков. И повернувшись:
— Будь здорова, товарищ женщина. Бог даст, свидимся.
Женщина стоит у своей избы, смотрит. Двое детей, как настороженные мышата, стоят по обе стороны от нее. Слышно, как скрипят телеги, переговариваются на ходу люди. Женщина поворачивается и бежит в дом. Дети остаются на улице. Камера наезжает на избу. В фонограмме — звуки поспешных, судорожных сборов. Потом дверь распахивается, выскакивает женщина с младенцем на руках и котомкой.
Обоз тащится к лесу, и женщина быстро идет за обозом. Двое ребятишек едва поспевают за ней. Поскрипывает на переднем плане распахнутая дверь брошенной избы.
Под поскрипывание колеса и дребезжание телеги проползают голые деревья.
Локотков и Петушков едут на телеге. Сидят рядом. Лазарев идет у подводы. Майор искурил наполовину самокрутку, протягивает окурок Ивану Егорычу. Тот затягивается, выпускает дым и говорит:
— Ну, человек божий, обшитый кожей, рассказывай свои небылицы. Только не ври, меня вруны утомляют.
Лазарев смотрит, как Локотков курит. Проглатывает слюну. Просит неожиданно:
— Табаку не дадите? Свой в лесу потерял.
— У нас, милок, на своих табаку не хватает. Живем небогато, — отвечает Локотков. Тут же быстро и резко спрашивает:
— Что в лесу делал?
— Партизан искал.
— Зачем?
— Чтоб сдаться.
— У немцев, что ль, проштрафился?
— Я давно хотел к вам уйти.
— Ишь ты! Стало быть, ты идейный перебежчик. Сперва туда, потом обратно.
Лазарев молчит. Идет, смотрит себе под ноги.
— Н-да, парень, — тянет Иван Егорыч. — Не ту дорожку ты себе выбрал.
— Я ее не выбирал, она сама меня нашла.
Сидящий на передней телеге партизан-казах негромко тянет долгую, заунывную песню.
— А-а-а, — поет казах. — А-а-а…
Узкие раскосые глаза прищуренно смотрят на редкий лес.
— Ох, азият, прости господи, воет и воет… — с досадой поворачивается бородатый партизан. — Будет душу-то мотать!
Казах скользит по нему равнодушным взглядом, продолжает тянуть заунывную мелодию.
Едет телега, покрытая брезентом. Шинель сползла. Торчат сапоги — подметка прикручена проволокой. Разбитые ботинки, онучи.
Смотрит Лазарев. Потом отводит глаза.
Подрывник Ерофеич оборачивается, говорит виновато:
— Может, кто пешочком пройдется? Меринок совсем задохся.
Петушков спрыгивает с телеги. Останавливает хотевшего было слезть Локоткова:
— Сиди, сиди. С твоими ногами.
Иван Егорыч опять поворачивается к Лазареву:
— Как в плен попал?
— Долгая история.
— А ты рассказывай. Нам торопиться некуда.
— Мы на фронт в эшелоне ехали… в августе…
Медленно проезжает немецкий танк. Черный крест на башне.
Раскачивается тупой ствол танка.
Плывут дорожки блестящих широких гусениц.
Танк уезжает. За танком — густой шлейф пыли.
Лазарев идет рядом с телегой, на которой сидит Локотков. Петушков поотстал, идет сзади.
— Животом я страдал сильно, — как-то нехотя говорит Лазарев. — Нашел в эшелоне санинструкторшу. Она мне три таблетки дала. А тут нас из эшелона вытряхнули, потому что пути дальше взорваны были.
Локотков слушает с усмешкой:
— А таблетки, значит, со снотворным были. Тебя сморило. Ты уснул сном праведника. Во сне тебя и взяли, — заканчивает он рассказ.
Лазарев удивленно смотрит на Локоткова.
— Так и было. Откуда знаете?
Идет Петушков. Слушает, сухо усмехается.
Голос Локоткова:
— Бывает… Рассказывают…
— Ваше право не верить, — отвечает голос Лазарева.
— Наше право, — говорит Петушков, — судить тебя от имени народа, который ты предал.
К ели привязаны веревки — самодельные качели. На этих качелях одноногий мальчик лет десяти, опираясь на костыль, качает девочку, еще младше. Девочка громко смеется, когда взлетает слишком высоко. За ними — широкая улица чдеревни, силуэты изб без огней. Мимо качелей, прихрамывая, проходит Локотков, уходит в избу. Камера отъезжает. Теперь улица видна через окошко, забитое скобой. Лазарев сидит в подвале на обрубке полена. Окошко как раз на уровне его глаз.