— Тебе что, уши законопатило?!..
Птуха поворачивается, бежит к мосту.
— Назад! Не сметь! — раздается металлический голос Петушкова.
Птуха останавливается, не зная, что ему делать.
— Там люди, Игорь Леонидович… Наши люди… — говорит Локотков.
Петушков шагает к Локоткову, вплотную, дышит злобой в лицо:
— Куда идет эшелон, ты знаешь? На фронт. А что он везет, ты знаешь? Танки и тяжелые орудия, боеприпасы… А ты-ы, мокрица!
— Но там же люди… Игорь Леонидыч… Больше тыщи русских людей…
— Пленных! — кричит майор.
— Да, пленных. От этого никто не застрахован.
— Мой сын был сбит под Смоленском. — Петушков тяжело выговаривает слова. — Самолет горел. Он мог выпрыгнуть и теперь сидел бы на барже. Вот как эти… Но он выбрал другое, он врезался в колонну танков, понимаешь ты это?
— Понимаю. Но у многих из них не было возможности врезаться в колонну… К нам в лес бегут пленные, ты сам видел, как они воюют… Это же не последний эшелон. Пойдет еще…
Вдруг спокойно говорит Петушков:
— Не взорвешь — пойдешь под трибунал, слово коммуниста.
Петушков поворачивается, отходит. Локотков стоит у дерева. Потом садится на пень, сцепив руки.
Баржи, неотвратимо влекомые буксиром, подходят к самому мосту.
Мост нависает над баржами. Закрывает небо.
Тень моста начинает надвигаться на лица пленных. Лица темнеют, потухают.
Смотрят партизаны.
Локотков сидит, опустив голову. Не смотрит на баржи. На его плане — резкий, пронзительный гудок поезда, который уже совсем близко.
Локотков вскакивает и бежит к мосту, проваливаясь в снег, хромая.
— Стой! — кричит Петушков и хватается здоровой рукой за пистолет. — Иван, стой! Стрелять буду!
Локотков бежит, не оборачиваясь. Петушков бежит за Локотковым, ударяется о дерево раненой рукой. Со стоном, скорчившись, садится на землю.
Ошалевший Птуха стоит на месте, не зная, что делать.
Стремительно летит паровоз. На него стремительно надвигается железнодорожный мост.
Тень моста надвигается на новые и новые лица пленных, как будто смывает их.
Лицо Ерофеича. Воротник гимнастерки расстегнут. Мокрое от пота лицо Соломина. Он дует на озябшие пальцы. Потом рука застывает на рычаге взрывателя.
Ковыляет по снегу Локотков. Машет рукой.
— Стой! — кричит он. — Не взрывать, стой!
Его крик тонет в грохоте летящего поезда.
Паровоз с ревом летит к мосту.
— С богом! — хрипло говорит Ерофеич. — Сколько народу! Ай-яй-яй!
В эту секунду над его головой раздается отчаянный крик Локоткова:
— Не взрывать! Стой!
Локотков кубарем скатывается по снежному откосу, схватившись за взрывную машинку, рывком отсоединяет клеммы.
В ту же секунду состав взлетает на мост. В тучах снежной пыли летят платформы, проплывают танки, тяжелые орудия.
Прогибаются рельсы под колесами поезда. Под рельсой — коробка с толом и идущие от нее провода.
Проскакивает последний вагон. Баржа с военнопленными тихо выплывает из-под моста. Люди так же окаменел о сидят на корточках, так же разносится в воздухе печальная мелодия вальса.
Спина Локоткова в вылинявшей гимнастерке. Локотков сидит в закутке будана, отделенном занавеской от остальной части большой, уставленной нарами землянки. Сидит, навалившись на стол. Курит, слышит негромкие разговоры партизан.
— Врач говорит, что рябину надо есть… В ней, говорит, витаминов много…
— Не могу я ее есть, — отвечает другой голос. — Я на нее гляжу, и мне удавиться хочется…
— До войны были витамины так витамины, — встревает еще кто-то, — «це» назывались… Сальце, маслице…
Кто-то подбирает и подбирает на гармошке одну и ту же музыкальную фразу.
Локотков устало трет лоб, встает, подходит к занавеске. Зовет негромко:
— Птуха!
В углу землянки на ящике сидит немецкий солдат, который был взят в плен на мосту.
— Ир наме? — слышен голос Инги.
Солдат открывает рот, силится что-то сказать, но не может.
— Ир наме? — повторяет Инга.
Локотков сидит в углу, прикрыв глаза. У входа в землянку дремлет Птуха.
— Он что, немой, что ли? — спрашивает Локотков.
— Это у него нервный шок, — отвечает Инга. — Совсем говорить не мбжет, даже имя свое забыл.
— Ну вот что. — Локотков подходит к немцу. — Ты ему передай, Инга: или у него этот нервный шок кончится и он по делу говорить будет, или мы свою гуманность на после войны отложим. — Он поворачивается к Инге: — Да с выражением переведи, а то ты сидя спишь.
Локотков отходит, садится на скамейку рядом с Ингой.