Немец еще раз открывает как рыба рот, потом вдруг произносит длинную немецкую фразу. Он все время пытается отыскать на мундире оторванную пуговицу.
— Что он лопочет? — спрашивает Локотков.
— Просит его не расстреливать… — переводит Инга. — У него четверо детей. Говорит, что он мирный человек… До войны работал агрономом…
— Агроном? — удивляется Локотков. — Подишь ты… Коллега, значит.
Теперь немца прорвало, и он говорит захлебываясь, не останавливаясь. Инга переводит:
— Он говорит, что он больной, что у него больная печень, что двадцатого его обещали отправить на лечение в Словакию…
— Лечиться теперь, коллега, будешь в другом месте, — перебивает его Локотков. — А почему двадцатого? Их что, сменить собираются?
— С восемнадцатого, — объясняет немец и переводит Инга, — гарнизон на станции будут сокращать… Кого на фронт, а некоторых в тыл, на отдых. Последний большой эшелон с продовольствием пойдет в Германию восемнадцатого числа. И надобность в большом гарнизоне…
— Так, — говорит Локотков. — Спроси, это он точно знает?
Немец продолжает взволнованно говорить. Он опять пытается застегнуть мундир на несуществующую пуговицу.
— Это ему сказал писарь из комендатуры, — переводит Инга. — Инструкция выполнена, все продовольствие у населения изъято…
— И без него хорошо знаем! — перебивает Локотков. — Число-то нынче какое?
— Пятнадцатое, — отвечает Инга.
Из люка в полу чердака появляется голова Соломина.
— Инга, — приглушенно зовет он. — Ты здесь, Инга?
Потом Соломин вылезает весь. Открывается весь чердак. Стены в клочьях застарелой паутины, пыльные грабли, косы. Инга лежит на охапке соломы, курит. Соломин стоит, всматривается, пока глаза не привыкают к темноте. Потом подходит к Инге.
— А я думал, тебя нет.
Инга продолжает молча курить. Смотрит в сторону.
— Извини, Инга.
— Уходи.
Соломин молча нагибается, кладет рядом с девушкой свернутый ватник, ложится.
— Ты не указывай, — бормочет Соломин. — Это наш общий чердак.
Инга приподнимается, берет телогрейку, собирается уходить.
— Ну, подожди. — Соломин хватает ее за руку. — Ну че ты, ей-богу, как дитя малое, из-за какого-то полицайчика.
— Из-за тебя, а не из-за полицайчика, — холодно отвечает Инга и пробует выдернуть руку. — Ты как этот майор из штаба бригады, только грубее.
— Где уж нам, — криво усмехается Соломин. — Институтов не кончали, пахали с детства.
— Пусти. — Инга дергает руку, но Соломин не отпускает.
— Ну ладно, не сердись…
Соломин притягивает ее к себе, пытается поцеловать. Инга не дается. Соломин вздыхает, валится на спину.
— Прости, Инга… И верно, злой стал. Хуже хорька какого. А раньше и воробья из рогатки пульнуть не мог. Меня почему злость берет… Пришел этот Лазарев, покаялся, с него и взятки гладки. А слова теперь копейки ломаной не стоят… Вот… — неожиданно говорит он. — Я тут принес.
Соломин достает горбушку хлеба. Инга смотрит на хлеб.
— Откуда это, Витя? — удивляется Инга.
— Да есть одно такое место, — весело ухмыляется Соломин.
Инга ест хлеб. Они лежат рядом, молчат.
— Витя, — говорит Инга. — Давай поженимся, а? Пойдем к Локоткову, скажем, чтоб расписал…
— Ни к чему это, — улыбнулся Соломин. — Ты после войны обратно в Ленинград уедешь… Я на трактор сяду… Разные мы с тобой люди, разве я не понимаю… Да и бабник я к тому же…
Инга приподнимается на локте и насмешливо смотрит на Соломина.
— Ба-абник, — тянет она с улыбкой. — А целоваться не умеешь. Разве так целуются? Хочешь научу?
Ее губы осторожно прикоснулись к губам Соломина. Они целуются. Камера отъезжает от них. Прямо над их головами висят грабли, косы и автомат.
— Красивая ты, Инга, — шепчет Соломин. — Образованная, умная.
Инга тихо смеется, спрашивает счастливым голосом:
— Ну и что, ну и что?
Внизу скрипит дверь, шуршат шаги. И голос Птухи зовет:
— Соломин!
Соломин молчит. Внизу начинает скрипеть лесенка, и снова голос Птухи:
— Витька, ты тута?
— Тута, тута, — огрызается Соломин. — Чего надо?
— Локотков требует, — виновато говорит снизу Птуха.
По сухой каменистой дороге не быстро идет немецкий танк. Перед ним бежит длинная колонна людей в гимнастерках. Не слышно шарканья сапог и лязга гусениц. Только пронзительный звук, незатихающий, похожий на звук автоматической пилы, когда она пилит бревно.
Колышется тупое рыло танка.
Плывут дорожки блестящих широких гусениц.
Ствол танка раскачивается над головами людей.