Стреляют из автоматов Лазарев и Ерофеич.
На дороге стоит пустой мотоцикл. «Оппель» с распахнутыми дверцами. Шофер успел влезть в машину, но пуля достала его. Оба офицера лежат на дороге. А солдаты, ехавшие на мотоцикле, стоят в стороне, бросив автоматы и подняв руки вверх. Довольный Соломин первым выскакивает на дорогу, держа наготове автомат. За ним бегут Ерофеич и Лазарев.
— Ерофеич, охраняй сусликов, — кричит Соломин и бежит к машине. — Мы пока документ соберем.
Он идет к первому офицеру, переворачивает его на спину. Вынимает и прячет пистолет, потом достает документы, тонкую пачку писем, фотографии.
Лазарев вытаскивает из машины убитого шофера, забирается в кабину, обыскивает машину.
Через лобовое стекло машины и двигающиеся «дворники» виден Ерофеич, который стоит у обочины рядом с двумя немецкими солдатами.
Соломин сидит на ступеньке «оппеля», рассматривает фотографии.
Руки Соломина перебирают фотографии. На фотографиях — чужая, незнакомая Соломину жизнь. Люди в гольфах, какие-то мальчики и девочки с роскошными бантами. Пожилая женщина с молотком для игры в крокет. Сам офицер под руку с пышной блондинкой.
Офицер, лежащий на дороге, вдруг шевелится, поднимает залитое кровью лицо.
Сквозь предсмертный туман он видит фигурку Соломина, сидящего на ступеньках «оппеля».
Немец поднимает руку с зажатым пистолетом, стреляет.
Оборачивается Ерофеич.
Выскакивает из машины Лазарев. Стреляет из автомата в офицера на дороге. Лазарев видит… Соломина, который полулежит у колеса «оппеля», привалившись спиной к крылу.
Лазарев подбегает к Соломину.
— Куда тебя? В спину? — растерянно спрашивает он.
Соломин хочет что-то сказать, но только слабо улыбается.
Немцы несут Соломина на сколоченных из жердей носилках. Они проваливаются по колено в снег, едва вытаскивают ноги. Но когда они замедляют шаги, Ерофеич вскидывает автомат, остервенело орет:
— A-а! Паскуды! Щас перестреляю!
И немцы идут быстрее.
Соломин смотрит вверх, в небо. Лазарев наклоняется к нему.
— Слышь, — вдруг говорит Соломин. — Ты фотокарточки собрал?
— Собрал, собрал, — отвечает Лазарев.
Соломин молчит, собираясь с мыслями.
— Лазарев… Тебя как зовут?
— Александром… Саша…
— А меня Витькой… Ты это… извини… Нехорошо я пошутил утром.
— Ерунда.
— Ингу жалко… Хорошая девушка…
— Что? — переспрашивает Лазарев.
Соломин не отвечает, смотрит в небо.
Движутся черные голые верхушки деревьев. Потом изображение светлеет, светлеет…
В будане пусто. На нарах сидят Локотков и Ерофеич. Локотков сидит в той же позе, в которой застал его, очевидно, приход Ерофеича. Он парил ноги и теперь так и сидит, поставив больные ноги в бадейку с водой. Ерофеич так и не успел снять свой заледенелый кожух.
— Я-то думал, офицер убит, а он очухался.
— Как Лазарев?
— Обстоятельно себя вел. — Ерофеич отряхивает полушубок. — Не подкачал.
Распахивается дверь. В землянку стремительно входит Петушков. С Локотковым он не здоровается, просто не замечает его.
— Как погиб Соломин? — резко спрашивает Петушков.
Ерофеич робко смотрит на майора. Кашляет в кулак.
— Мы это… Думали, что фриц мертвый, а он очухался, стрельнул и помер.
— А где в это время были вы?
— Да пленных охранял… Потому и не видел, как он очухался.
— А где в это время был Лазарев? — с холодным спокойствием продолжал допрашивать майор.
— В машине… Машину обыскивал, — неуверенно отвечает Ерофеич.
— Значит, вы не видели, что в Соломина стрелял именно немец?
Ерофеич не понимает, к чему его подталкивает майор.
— А кто же еще мог-то, — пожимает он плечами.
— Вы отвечайте на вопрос. Видели или нет? — продолжает Петушков.
— Ну… не видел…
— А может, в Соломина стрелял кто-то другой?
— Да кто же еще, кроме немца? — совсем теряется Ерофеич.
— Отвечайте, вы видели, что стрелял именно немец? — настаивает Петушков.
— Ну, не видел… Я же в стороне стоял, охранял пленных.
— А как же вы утверждаете то, чего не видели?
— Пойду я… — после паузы говорит Ерофеич.
— Я вас не отпускал, — повышает голос Петушков. — Если вы не видели, что стрелял именно немец, то можно допустить, что стрелял кто-то другой.
Ерофеич молчит, мнет в руках шапку.
— Теоретически можно допустить? Отвечайте. — Майор сверлит Ерофеича глазами.
— Не знаю… Можно… Не знаю… — Ерофеич чуть не плачет.
— Значит, можно допустить, что стрелял Лазарев? — уже спокойно спрашивает Петушков.