…Робка бежал по переулку, и, когда до дома Милки оставалось совсем немного, он услышал, как громко хлопнула парадная дверь и раздались шаги по асфальту. Переулок пересекла темная фигура и скрылась в арке противоположного дома.
Робка добежал до подъезда, рванул дверь. На бегу споткнулся о чье-то тело, лежавшее на ступеньках лестницы.
Робка наклонился — это была Милка. Она лежала лицом вниз, и ему пришлось перевернуть ее на спину. И тут он увидел на темном цементе еще более темное — черное пятно.
— Кто тебя, Милка?.. Милка! Милка! — Он тормошил ее, придерживал руками голову.
Милка открыла глаза, слабо улыбнулась:
— Больно, Робочка… больно очень…
— Где больно, Мила? Где?.. — Он пошарил рукой по ее спине, боку и вдруг отдернул руку и увидел на ладони и пальцах черное, мокрое — кровь. Закричал тоненько: — Мила-а-а!
— Не кричи, — шепотом сказала она. — Врача надо, Робочка… скорее… Очень умирать не хочется… — Она опять слабо улыбнулась.
Робка вскочил, кинулся вверх по лестнице, так же неожиданно остановился и бросился обратно вниз. Он сгреб Милку на руки, с трудом поднялся и вышел из подъезда.
Он остановился посреди переулка и опять закричал протяжно:
— Помоги те-е-е!
На первом и втором этажах стали зажигать свет в окнах, за стеклами замелькали фигуры…
…Народу на похоронах было мало. Милкины подруги из столовой, соседи по квартире, отец с детьми, Юлькой и Андрейкой, да Робка с Богданом.
Подружки вздыхали и всхлипывали, у соседей были скорбные лица, и только отец Милки стоял неподвижно, будто окаменел, и на его изуродованном лице нельзя было прочитать никакого выражения. Рядом с ним замерли детишки, нахохлившиеся, напуганные. Они так и остались стоять, когда соседи и подруги начали потихоньку расходиться. Одна из подружек Милки по столовой, когда проходила мимо Робки и Богдана, проговорила громко и отчетливо:
— Вот из-за этого дурачка ее… из-за него…
Робка вздрогнул, словно его ударили.
— Пошли отсюда, Роба… — после паузы сказал Богдан. — Нету ее больше…
…Потом они ехали в трамвае. Пассажиры толкались, пробираясь к дверям, звенели колеса на стыках рельс, вагон скрежетал, покачиваясь.
Сошли на остановке, где была типография.
— К обеду успели… — сказал Богдан, глянув на большие часы, висевшие у входа в типографию.
И вдруг Робку кто-то позвал. Сначала негромко, потом увереннее, отчетливее:
— Роберт… это ты, Роберт?
Робка обернулся и увидел человека, стоящего на краю тротуара, у самой мостовой, в тени старого развесистого тополя. Человек был как человек — в сером полосатом пиджаке, темных брюках, заправленных в сапоги, в кепке. Он неуверенно улыбался, глядя на Робку, и шагнул ему навстречу, и повторил:
— Это ты? Роберт? Ну, какой парень вымахал… а я знаешь кто? Ну, угадай попробуй… — Теперь он стоял перед ним, улыбался и весело смотрел: — Ну, чего ты? Угадай… Ты же меня и не видел никогда по-настоящему… На фронт ушел — тебе и двух годков не было…
— Отец… — едва шевельнул губами Робка. — Это ты, отец?
— Ну? А кто ж еще-то? — растерянно пробормотал мужчина.
Они обнялись, замерли. Богдан молча смотрел на них.
Глаза у отца вдруг заслезились, он шмыгнул носом.
— Я пришел, матери говорю, где он? А она говорит, на работе… Уже работаешь, значит… Это хорошо, Роберт… молодец…
Робка чуть отодвинулся, посмотрел на отца:
— Тебя амнистировали?
— Зачем? Амнистировали — значит, простили… А меня реабилитировали… И прощения попросили — вот так… Еще деньжат обещали приплатить. — Лицо у отца было худое, и скулы выпирали, и в улыбке открывались железные зубы. — Теперь заживем, Роберт! Ты, да я, да мы с тобой! Да еще мамка! Она тебе братишку родит. Не возражаешь против братишки? Ну, чего ты, а? Или не рад?
Робка вдруг ткнулся лицом в грудь отца и зарыдал глухо, и спина мелко вздрагивала. Отец испуганно гладил его по плечам, по голове, говорил негромко:
— Ну, ничего… поплачь, сынок… Я плакать давно отвык… А ты поплачь… можно по такому случаю, можно…
Володька Богдан смотрел на них, и тоже зашмыгал носом, и отвернулся, кулаком потер глаза…
Вторая попытка Виктора Крохина
…Герман Павлович задолго до начала передачи уже сидел у телевизора. Для кого эта передача — развлечение, а для него работа. Он сидел в темной комнате с десятилетним сынишкой Володькой. На экране телевизора был виден гудящий, как пчелиный рой, спортивный зал. В дымном, прокуренном воздухе мелькали лица, шляпы, руки. Матово вспыхивал магний фоторепортеров. Лучи юпитеров были устремлены на маленький белый квадрат посреди огромного полутемного зала. Торопливый голос комментатора сообщал: