Проезжая мимо длинных приземистых ферм, Степан Егорыч потянул на себя вожжи. Лошадь послушно встала. Он тяжело слез с брички и заковылял к скотным дворам, сильно припадая на протез.
Фермы еще строились. Вокруг — строительный хлам, обрубки досок, груды кирпича, корыта для цементного раствора. Зияли чернотой провалы окон. Степан Егорыч вошел вовнутрь, заковылял вдоль стены, оглядывая кирпичные стоки для воды, низкие барьерчики для кормушек. Попробовал на крепость несколько кирпичей. Один раз цементный раствор не выдержал и кирпич отвалился.
— Ччерт бы их побрал, — тихо выругался Степан Егорыч, бросил кирпич и вытер руки о штаны.
Потом он взгромоздился на свою бричку, поправил протез и дернул вожжи. Поджарый, светло-гнедой жеребец с места взял резвой рысью. Красноватое закатное солнце висело прямо за деревней, почти во всех домах светили огни.
Здание сельсовета было двухэтажное, первый этаж — кирпичный, а второй — деревянный. На крыльце стоял человек и курил.
Степан Егорыч поравнялся, остановил лошадь.
— Степан Егорыч, ты? — спросил человек с крыльца.
— Ну? — ответил Степан Егорыч, спускаясь с брички и привязывая лошадь к штакетнику.
Он поднялся на крыльцо, спросил, проходя в дом:
— Что это ты домой не идешь?
— А ты? — в свою очередь спросил человек.
— Я… У меня дом пустой, а тебя детишки ждут…
— «Детишки»! — хмыкнул человек. — Пять минут назад здесь колготили… У меня тут с нарядами на кирпич какая-то чехарда получается…
Они прошли в дом, долго поднимались наверх по скрипучей деревянной лестнице. На втором этаже было две большие комнаты. Одна, видно, для заседаний (вдоль стен — стулья, двухтумбовый канцелярский стол, в углу — знамя). В противоположном от стола углу стоял на высокой тумбочке телевизор. Экран светился. Слышался приглушенный голос диктора, режиссер выхватывал то боксерский ринг, то публику на трибунах.
В другой комнате стояли канцелярские столы. Все были убраны, кроме одного, заваленного бумагами, счетами, нарядами и расписками. Еще стояла на нем счетная машинка «Дзержинец».
Степан Егорыч сел на стул, потирая протез. А человек пошел в другую комнату, к столу, заваленному бумагами. Над этим столом светила настольная лампа, еще больше подчеркивая окружающую темноту. Человек сел за стол, вздохнул, погасил папиросу в пепельнице, стал перебирать бумаги, потом затрещал на счетной машинке.
Степан Егорыч некоторое время сидел неподвижно, будто задремал.
— Какая-то, понимаешь, чехарда получается… — слышался голос человека из другой комнаты, и трещала машинка. — Свистопляска… По одним нарядам — пять тыщ кирпичей, а по другим — одного боя на три тыщи списывают… Из черепков, что ли, строют?
— Я щас на фермы заглянул, — отозвался Степан Егорыч. — Они у меня домудрятся! Кладка — абы как, пальцем ковырнул — кирпич отваливается… Копылова снимать надо, распустил, мудрец, бригаду… Слышь, с МТС не звонили?
— Вроде нет… — неуверенно ответил из другой комнаты человек. — Может, когда я покурить выходил…
— «Покурить»… — пробурчал Степан Егорыч. — Что это у тебя телевизор включенный?
— А что? Гремит и гремит, как-то уютнее…
— «Уютнее»… — снова пробурчал Степан Егорыч и, поднявшись со стула, прибавил звук. — Казенное не жалко… надо его в клуб отдать…
В тишину сельсовета ворвались свист и вопли раскаленного страстями спортивного зала и торопливый голос телекомментатора:
— Да, товарищи, в этом решающем бою наш дебютант Виктор Крохин демонстрирует завидную технику, умение тактически грамотно построить бой. Вы посмотрите, как красиво уходит Крохин от опаснейших ударов Станковского справа, как он не дает навязать себе ближний бой! Можно с уверенностью сказать, что первый раунд прошел с явным преимуществом советского боксера.
Степан Егорыч увидел измученное, мокрое лицо боксера, сидевшего в углу, откинувшись на канаты. Вот он глотнул из бутылочки воды, прополоскал рот, закинув назад голову, и выплюнул воду в подставленную предусмотрительно плевательницу.
Тренер, перегнувшись через канаты, растирал боксеру грудь, и что-то быстро говорил и успевал делать свободной рукой какие-то жесты, и на лице его было написано напряжение и тревога. А боксер вроде и не слушал, что ему говорил тренер в синем костюме с белыми лампасами, лицо его было усталым и равнодушным, к мокрому лбу прилипли волосы, и в углу правого глаза темнел синяк.
Степан Егорыч придвинул стул почти вплотную к экрану телевизора и смотрел во все глаза, и на лице отразилось удивление, и недоверие, и восхищение…