А Милка усадила ребят за столик в углу столовой:
— Есть хотите? Щас накормлю. Ну, как жизнь молодая?
— Ничего… помаленьку… — ответил Робка.
— Ой, Робка, какой ты смешной! — засмеялась Милка. — Тебе говорили, что ты красавец-парень? — Она вдруг обняла его и жарко зашептала на ухо: — Если будут говорить — не верь! — И тут же оттолкнула его, вскочила: — Сейчас накормлю вас от пуза!
И через несколько минут друзья хлебали наваристую солянку, так что за ушами хрустело. А Милка сидела напротив, подперев кулаком щеку, и заботливо, совсем по-матерински, смотрела. Робка почувствовал этот взгляд, поднял глаза.
— Ешь, Роба, ешь, — мягко улыбнулась Милка. — Наголодался?
— С утра не жрали, — ответил за Робку Богдан.
— Милка, скоро ты там? — донесся голос Зинули из раздаточной.
— Иду, иду! — зло ответила Милка. — Три минуты подождать не можете! — Она вскочила и убежала, мелькая босыми стройными ногами.
Раскрыв рот, Робка глядел ей вслед. Вид у него был глуповатый.
— Втюрился, что ли? — усмехнулся Богдан.
— Ну и что? — хмуро спросил Робка.
— Дурак, она взрослая баба. И Гаврош голову оторвет.
Робка не ответил, поковырял вилкой в тарелке, вдруг спросил: — Слушай, она красивая?
— Не знаю… — пожал плечами Богдан. — Мне-то что?
Робка смотрел на него и глупо улыбался:
— Она мне снилась… сколько раз… и все время голая. — Он прыснул в кулак и тут же смутился…
…В клубе «Текстильщики» был вечер танцев. Танцевали под радиолу, и администратор — пожилая женщина с белыми травлеными волосами и в черном костюме — меняла пластинки. Танцевали два долговязых парня с набриолиненными «коками» (последний крик моды), в узеньких дудочках-брюках и рыжих, на толстой микропорчатой подошве, туфлях, выделывая ногами замысловатые кренделя. Танцевали парень с парнем и девчонка с девчонкой. В это время в зале появились Милка, Робка и Богдан. Милка сияющими глазами окинула пеструю публику, сразу потянула Робку танцевать:
— О, «Брызги шампанского»! Умеешь танго?
На ней теперь было эдакое веселенькое платьице с красными цветочками по голубому полю, с «фонариками» у плеч. Она танцевала легко и гибко, жадно стреляла по сторонам, но иногда вдруг в упор начинала смотреть на Робку, и под этим взглядом ноги у него деревенели.
— Ох, Робка, Робка… — Глаза у нее стали грустными. — Зачем ты такой красивый?
— Что? — из-за громкой музыки он не расслышал ее слов.
— Ничего, проехали. — Она вновь завертела головой. — А дружок твой смылся!
Когда танец кончился, они пошли к буфету. Вернее, Милка потянула его за собой. Сунула ему в руку скомканную десятку:
— Угости меня пирожным… и пивом.
Робка купил две бутылки пива и два пирожных, протянул Милке сдачу.
— Оставь себе. — Милка беззаботно махнула рукой.
— Зачем? Мне не надо.
— Оставь, пригодится. — Она налила в стакан пива, выпила и залихватски подмигнула Робке: — Вкусно! Люблю красивую жизнь!
Они сидели за столиком рядом с громадным фикусом в деревянной, обернутой серебристой фольгой кадке. А над ними в широченной багетовой раме висела знаменитая картина «Мишки в сосновом лесу».
— В школу совсем ходить не будешь? — спрашивала Милка.
— Не знаю… еще не решил…
— Смотри, Робка, от Гавроша держись подальше.
— А ты? — взглянул на нее Робка.
— Я — человек взрослый, а ты — еще пацан. — Она подмигнула ему, взъерошила на затылке волосы. — Я целую семью кормлю, понял? Отец-инвалид да сестренка с братом, понял?
— А мать? — спросил Робка.
— Умерла в позапрошлом году… Болела долго. — Опять глаза у нее стали грустными. — Так я с ней намучилась, так намучилась… Рак желудка у нее был… А у тебя отец-мать живы?
— Живы… Только отца нету…
— Бросил, что ли?
— Да нет… — Робка отвел глаза в сторону. — Сидит…
— Как? — Милка вытаращила глаза. — Он что, тоже вор, что ли? Как у Гавроша?
— Нет… — Робка с трудом выдавливал слова. — Он в плену был…
— Ну и что? — Милка ничего не понимала.
— Ну и ничего… документы какие-то потерял, откуда я знаю?
— Фью-ить! — оторопело присвистнула Милка. — Враг народа, значит?
— Да иди ты! — вдруг взъярился Робка и встал. — Раскудахталась, как клуша! «Враг народа»! Тебе-то что? Он… танкист был! У него два потрясающих ордена — Боевых Красных Знамени было! Он… Я его письма читал… мать давала!
Милка вдруг взяла его за руку, потянула к себе, усадила обратно на стул — лицо у нее сделалось виноватое и глаза печальные и ласковые:
— Ой, прости, Робочка… Обиделся? Я же не хотела… с языка сорвалось — не подумала… Прости… Мой батя тоже танкистом был. И орденов у него — ужас… А с войны слепой пришел… — Она погладила его по плечу, вздохнула: — Ох, Робка, Робка, три танкиста выпили по триста…