Когда мы сделали дело, она уплыла в сон, а я пошел под душ. Последний поезд уже ушел, и я остался на ночь. Она все еще спала крепким сном, когда часа в четыре утра я проснулся и тихонько ушел, не желая больше никакого общения.
Разумеется, я не стал рассказывать об этом сестре. Она засыпала бы меня вопросами про ту женщину, а я едва помнил ее лицо, не говоря уж об имени. Мы говорили несколько часов, но все воспоминания улетучились. Единственное, что осталось у меня в памяти, – крошечная родинка на ее шее.
– Рен, ты почему так притих? – спросила сестра.
– Я устал, – солгал я.
Она продолжала разговор как ни в чем не бывало, словно не слышала моих слов.
– Но тебе ведь нравится итальянская кухня, верно? Я помню, как ты уплетал спагетти болоньезе, которые я готовила.
– Мне она нравится только тогда, когда хорошо приготовлена.
– Я знаю хороший итальянский ресторанчик. Не такой помпезный, как этот ваш ресторан, – просто маленький и уютный. Им заправляет пожилая пара. Мы с тобой съездим туда, когда ты приедешь в Акакаву. Это за городом, но поехать туда стоит.
Я улыбнулся, чувствуя ее восторг.
– Ладно, – согласился я, и это был наш последний разговор.
– Вы что-нибудь припомнили? – спросил инспектор.
Я сомневался, что моя личная жизнь имела какое-то отношение к смерти сестры.
– Мы говорили о моей учебе. Ничего важного.
– Она не говорила о том, что ее беспокоило? Ну, допустим, работа или личная жизнь?
– Ничего такого, что запомнилось бы. – Я покачал головой.
– Вы знаете, почему она приехала в Акакаву? Провинциальный город, не то что Токио, да и жила она тут одна.
Я ответил не сразу.
– Наши родители не ладили между собой. Сестра не выдержала этого.
Он заглянул в свою папку.
– Она уехала из Токио сразу после окончания учебы, когда ей было двадцать два года. Правильно?
– Да.
– Значит, она жила здесь одиннадцать лет. – Он посмотрел на меня. – Почему вы были единственным родственником, который присутствовал на ее похоронах?
Я не мог заставить себя ответить. Он выжидающе уставился на меня, но я не открывал рта. Мне не хотелось распространяться о наших семейных проблемах. Это вещь приватная и не имела отношения к смерти сестры. Инспектор вздохнул и что-то нацарапал в своем блокноте. Листок был полон заметок, сделанных его неразборчивым почерком.
– У вашей сестры были какие-то романтические отношения?
– Нет.
Я был уверен, что в последнее время у сестры никого не было. Не потому, что с ней было что-то не так – она была симпатичной, стройной, и вообще у нее был вид девушки из хорошей семьи. Короче, Кеико Ишида была из тех женщин, на каких хотел бы жениться средний служащий. В годы учебы в колледже и Токийском университете несколько приличных парней предлагали ей руку и сердце, но она всем вежливо отказала.
– Нет смысла, раз я не влюблена, – пояснила она мне.
– Не будь таким безнадежным романтиком, – сказал я. – Так ты никогда не выйдешь замуж.
Она только засмеялась, но наверняка она понимала, что в моих словах было зерно правды, хотя никогда не призналась бы.
– Вы уверены? – спросил инспектор, прервав мои раздумья.
Он достал из ящика стола несколько фотографий и разложил их на столе. На одной была бежевая сумочка сестры, я узнал ее. Сумочка была мокрая и в пятнах крови. Ткань порвана, всюду глубокие царапины. При виде нее я должен был ощутить грусть, но этого не случилось. Я не ощущал ничего.
Я посмотрел на остальные фотографии. Ничего необычного. Ее кошелек, красный шарф, ключи с болтающимся на них брелоком-кроликом, какое-то лекарство, ежедневник небольшого формата и ручки.
– Взгляните на это. – Инспектор показал на лекарство.
Я присмотрелся – это были противозачаточные пилюли.
– А это… – Он показал пальцем на фотографию шарфа. – Что вам это напоминает?
– Шарф, – ответил я не задумываясь.
– Судебные эксперты обнаружили на нем ее ресницу. Еще мы увидели глубокие вмятины на ее запястьях, словно они были связаны веревкой.
У меня в горле образовался комок.
– Что, у нее были завязаны глаза и связаны руки, когда ее убили?
– Наши криминалисты предполагают, что связывали ее раньше. Судя по травмам, создается впечатление, что она пыталась отбиться сумочкой от напавшего на нее. – Он задумчиво выпятил губы. – Простите мою черствость, но у меня такая работа – глядеть на это с разных углов.
Я молчал, ожидая его следующего вопроса.