— А ну-ка…
Аржанец взял у Толи рукопись.
— Ой, я пойду, — всполошилась хозяйка. — И вы здесь не застревайте: вон папа ждет.
Толя украдкой посмотрел ей вслед — светлый плащик разлетался над загорелыми быстрыми ножками, легко топтавшими густую низкую траву.
— Лесок, сосна! — говорил тем временем Аржанец, пуская из-под пальца страницы толстой рукописи. — Ну как, хорошо?
— По-моему, хорошо, — ответил, приходя в себя, Толя.
— Мы это, брат, тоже почитаем. Впрочем, вы же, черти, завтра уезжаете… На́, брат, держи. Потом посмотрим. Идем, старик ждет.
Дядька Антось стоял на пороге.
— Здорово, Сергей! — сказал он. — Вот и славно, что догадался заехать. Мы с тобой, гляди, только на собраниях каких в Бобровичах и видимся. А я что-то начал поскрипывать…
— Вы — поскрипывать? От кого я это слышу? Дуб белорусский, Антось Данилович! Кому ж тогда жить, как не вам!
— А-а! — махнул рукой старик. — Был дуб, да свое отшумел. Пойдем-ка лучше в хату.
В сенцах их встретила Люда. Уже переодевшаяся, в фартучке, с пустым ведром в руке. Она пропустила в дом старика и Аржанца, хотела пропустить и Толю, но он стоял как завороженный.
— Ну что же ты, иди, — проговорил он, и краска проклятой его всегдашней застенчивости набежала на лицо.
Волнение, должно быть, передалось и Люде. Она взглянула на него — на миг встретились глазами, чуть заметным движением тряхнула головой, покраснела и, потупившись, перешагнула высокий порог.
— Люда, — тихо окликнул Толя, выходя следом за ней.
Она остановилась.
— Тебе…
Еще не успев взять записку, она узнала его почерк.
— Ой, ну тебя! — шепнула первое, что попалось на язык, взяла письмо и поспешно спрятала его на груди, за вырезом платья.
В это время, только чуть опоздав, из-за угла хаты показался весь запыленный мукой мукомол Иван. Но Люда уже шла по тропинке к реке.
— Что, бог гостей послал? — спросил Иван.
«Поздно ты, брат, явился, — с усмешкой подумал Толя. — Не успел помешать. Всё!..»
И сказал:
— Идем в хату. Приехал, Иван Иванович, дорогой гость.
— Он-то дорогой, а я — непрошеный, — улыбнулся мукомол. — Да и некогда. Я к старику за французским ключом.
…На кладке, за ольховым кустом, Люда оглянулась. Никого, только деревья, небо и вода… А может, только так кажется? А что, как выйдет кто-нибудь да увидит?
Люда опустила прижатую к груди руку и прошептала:
— Ну вот… глупенький мой… Ну вот…
Сказала и снова тревожно оглянулась.
Тихо. Только стрижи летают да мельница неустанно грохочет. Но это всегда так. А вот на нос Толиной лодки, приютившейся немного поодаль, присела желтогрудая птичка. И не боится никого. Щебечет что-то, а потом — гляди ты! — вскочила в лодку, где собралось немного нагревшейся за день воды, и купается, только брызги с крылышек летят…
— А я уже думала — так и уедешь, — шепнула Люда, глядя на лодку.
Птичка вспорхнула и улетела. Девушка взяла ведро и склонилась с ним над водой.
— А ты не уехал, — тихонько говорила она. И тут увидела себя в воде — свое лицо, упавшие на щеки волосы, глаза. И стало как-то по-особенному радостно, и немного стыдно, и немного смешно… и страшновато…
— Ворожишь, Людочка? — сама у себя спросила она, и глазам ее неожиданно стало тепло от слез. — Не ворожи. О чем же еще, ты думаешь, он пишет?..
Засмеявшись, она опустила ведро на свое отражение в воде. Ведро взбунтовало зеркальную гладь, наполнилось и поднялось над кладкой в маленькой сильной руке.
И в этот миг — она увидела — из сеней во двор вышли Толя и Аржанец с полотенцем на плече.
«Мамочка моя! Хоть бы они ничего не заметили!..»
Люда пошла навстречу гостям. И ей казалось, что ведро в ее руке и меньше, и менее заметно, чем письмо, хотя оно и спрятано, хотя оно и маленькое…
Все, чем хата богата, уже на столе — сухая, снятая дедом с жерди на чердаке колбаса, помидоры, тушенная с уткой картошка, малосольные огурцы, творог, и мед, и то, без чего, как говорят мужчины, им и еда не в еду.
А молодая хозяйка все еще волнуется: считает глазами полные и пустые тарелки, снова выбегает в кухню и на этот раз приносит только солонку. А так хотелось бы еще побегать из комнаты на кухню, чтоб хоть немного успокоиться. И минутки времени не выбрать, чтобы вынуть, развернуть, прочитать дорогую свою тайну. Дверь на кухню открыта, слишком много глаз.
— Может, и щи сразу подать или попозже? — спрашивает Люда.
— Садись ты, — отвечает старик. — Мы щи после похлебаем, кто захочет. Не в щах сила. — И он протянул свою большую руку к бутылке.