— Подохнуть можно, — говорит их голодный гость. Он даже фыркает на пиво заячьей губкой, как лошадь от гнуса, мотая головой. — В городе гефангену, понятно, лучше. Отстоял, отшагал свои десять часов — и вы, швабы, хоть накройтесь. А в деревне зато накормят, если попадешь к подходящему бауэру. Вай-вай! — Мишка схватился обеими руками за голову, и на лице его отразился непритворный ужас — Хлопчики! Как меня раз накормили!!
Предчувствуя забаву, Алесь и Мозолек засмеялись. А Веник уже вошел в роль, понес, сопровождая рассказ непередаваемо, до колик, потешной мимикой и жестами. Неважно, что и приврет. Даже как раз и важно, дорого!..
— Пригнали меня раз к такой вот, как наша Ирмгард, толстущей фраве. Еще толще была, куда там, — эту Нидинг один обнимает, а ту мы и втроем не обняли б! Все люди жуют одной стороной, вот так, — он сжал и развел кулачок возле правой щели, — а она, брат, жевала двумя сторонами зараз. — Кулаки его заходили, как клещи, по обе стороны худых, небритых щек. — Садится она вот так, поодаль от стола, чтоб не отсовываться потом, когда накачается, как бочка. Пол-ломтя в рот, пожует, потом поднатужится, глаза полезли на лоб, завертелись, стали на место — шлеп одна порция в требух. И опять откусит — х-хап!.. Через полчаса пуп упирается в стол. Последний глоток кофе забулькает в глотке, что вода в бутылке, в самом горлышке. Вздохнет моя фрава и начинает вставать. Вот так вот — ровненько да пряменько, чтоб не пролить, что надо донести. «Wie heißt du?»[97] — «Мишка». — «Садись, Мышка…» Ну, думаю, я тебе сейчас покажу, как может есть гефанген. Сел я от стола вот так, — он отодвинулся чуть не на метр. — Примерился, как жевать на две стороны сразу… Чего тебе?!
— Я говорю — осторожно! — услышали они солдатский голос Гретхен, запах горячей еды и девичьего пота. — Три магерсуп[98] и три картофельбомбе[99].
— Oh, Himmelkreuz! Приперлась и кончить не дала! — совершенно искренне, в творческом запале, сердился Веник, пока она ставила на стол тарелки, озабоченно пересчитывая их, словно боясь сбиться.
— Не дури ты мне задницы, — также озабоченно, только по обязанности, ответила Гретхен и добавила, несмотря на все эти заботы: — Тебя, кляйн вениг, осел в галопе обронил[100]. Я пошла.
Как будто все поняв, Веник с серьезным видом, не обращая внимания на смех товарищей, взялся за ложку. О прерванном рассказе так и не вспомнил. Без хлеба тянул жиденький, принципиально постный суп, забавно пошевеливая заячьей губкой.
— Тебе бы капусты или моркови, — сказал Алесь.
Занятый весьма серьезным делом, картежник не мог все же не огрызнуться:
— А тебе я в пятницу куплю пудика три овса.
В ожидании гудка они медленно шли по заводскому двору, лениво переговариваясь, — и немцы и пленные, разморенные высоким июньским солнцем.
Стройная фройляйн, брюнетка, направлялась к ним навстречу. Не в проходную пошла, а остановилась в толпе и, весело поздоровавшись, обратилась к Нидингу:
— Герр инженер просил четырех человек. Всего на полчаса.
Угрюмый холостяк ожил под лучами искусительной молодости, зашепелявил, заулыбался галантно, смешно задвигал длинным подбородком:
— Да выбирайте, милая, сама. Я думаю, с вами каждый пойдет…
И фройляйн стала выбирать. Да, впрочем, и не выбирала, а ткнула пальцем в Алеся, первого с края:
— Вы, пожалуйста.
Рядом с ним, как всегда, стоял Мозолек.
— Вы тоже. И вы. Ну, и вы, пожалуйста. И хватит. Два больших и два маленьких. — Она необидно рассмеялась. — Прошу за мной.
Фройляйн была красивая. От нее веяло простой, близкой силой — здоровьем и ловкостью. И, боже мой, сколько нежности излучают, как волнуют и низко открытая шея, и загорелые до плеч, полные руки, и молодостью поднятая, гордая грудь! Под тонкими черными бровями большие карие глаза. Смеется… Знает себе цену? Как смеется! Вот повернулась, пошла, а глаза, губы, зубы все еще смеются перед твоим взором. Тот же милый черный «бубикопф», что и у Анхен — «казацкой памяти»… А как играет на ней — будто бог весть как тщательно подбиралось — дешевое, светлое, кокетливое платьице над стройными, полными, загорелыми икрами!..
Так думал Алесь. Какое там — все четверо. Потому что Андрей не выдержал:
— Ну, братец, бабка! Тц-тц…
И тут свершилось чудо — фройляйн повернулась к ним и на ходу, с каким-то удивительно естественным и все же кокетливым смехом сказала:
— Не ге́зка[101] бабка! Стара бабка!
— Слэчна[102] го́вожи по́-чэску?! — обрадованно и удивленно крикнул Андрей.