Неуверенность… Ее нельзя искоренить, ее можно только «вытеснить» добрым словом, советом, поддержкой, дружеским участием. Инструктор должен страдать вместе с молодым летчиком. А если инструктор неуверен за летчика? Боится, что он дров наломает? Нет, за Прохорова бояться нечего — он уже летал ночью в простых условиях. Тут у командира эскадрильи было что-то свое. А что? Потанин ведь тоже не торопился рапорт подписывать… Я торопился и ловил себя на том, что тороплюсь. Я был почти уверен в своей правоте. Но уверенность эта была какая-то мстительная, недобрая. А потом и подкрепить свое предположение, избавить его от шаткости, утяжелить пока было нечем. Летное дело пустозвонства не терпит. Надо было доказать. А раз не доказал, думай что хочешь, а на других не замахивайся.
В теплом небе плавились свинцовые комья облаков. Крупные капли дождя черными заклепками пришивали к земле бетонные плиты. Мы с Потаниным долго ехали вдоль взлетно-посадочной полосы. Когда наш «газик» остановился на краю аэродрома, мы вышли из машины. Потанин протянул вперед ладонь, стараясь поймать капли, но дождь уже прекратился. Облака вроде бы загустели и больше уже не двигались, застыв в небесной чаше.
Из небольшого каменного домика с вертушкой на крыше вышел офицер с бумажной трубочкой в руке и заторопился к нам. Он поправил на голове фуражку, легко подергал узкими плечами и представился командиру:
— Начальник метеостанции капитан Роженцев!
— Здравствуйте, товарищ Роженцев, — глядя в небо, кивнул полковник. — Чем порадуете сегодня? — спросил он, протягивая руку. — Какой нижний край облаков?
— Двести девяносто метров нижний край, товарищ полковник! — четко доложил капитан.
— Сколько-сколько?
— Двести девяносто, товарищ полковник, — уже сникшим голосом повторил метеоролог.
— Может, двести девяносто один или двести девяносто два? — с явной подначкой спросил Потанин. — Что вы их, аршином мерили?
— Приборами мерили, товарищ полковник.
— А вы запишите триста, так и в штаб доложите, — резко заявил Виктор Иванович.
— Я, товарищ полковник, запишу и доложу столько, сколько есть на самом деле, — ответил он.
— Что же мы, Роженцев, из-за десяти метров рядиться будем? — еще строже сказал командир. — Ответственности боитесь? Мне надо триста. А там вон, видите, — указал Потанин рукой, — все триста пятьдесят будет.
— Зачем рядиться? И ничего я не боюсь, — упрямо сопротивлялся капитан. — Я, как и вы, товарищ полковник, должен верить приборам. — Роженцев смотрел на Потанина, стараясь не утратить в своих глазах самостоятельности и решимости.
— Добро, пишите, докладывайте, — махнул полковник рукой. И, нахмурившись, пошел к машине. — Поехали на СКП, — приказал он водителю.
Потанин долго молчал, глядел в ветровое стекло и хмурился. Потом, повернувшись ко мне вполоборота, сказал:
— Метеорологу тут ничего не стоило записать и триста метров. Повышенный минимум. Мне нужна такая облачность. Десять метров для истребителя — раз плюнуть, проткнул и не заметил. Да и выпусти Роженцев свой метеорологический шарик там, на подходе, — все триста пятьдесят будет. Облака-то, они неровные: выше — ниже. А вот запишет он двести девяносто — и все, такой край в рамки не укладывается: ни повышенный, ни пониженный минимум. Выпустишь летчика, которому надо не ниже триста, что случится — крючок, ты же за него первый зацепишься.
— Не зацеплюсь, — предупредил я Виктора Ивановича. — Такая канитель мне хорошо знакома.
— Хорошо, если понимаешь… Летать-то мы будем, отберем посильнее летчиков… Формально-то капитан прав, но только формально. Неприятно, когда человек малейшую ответственность на себя взять боится. Вот благодарности, подарки, грамоты — тут все горазды… Берут, не стесняются…
«Газик» резко тряхнуло, сзади загромыхали какие-то инструменты. Полковник качнул корпусом и, повернувшись к шоферу, сердито сказал:
— Что, машину водить разучились?
— Да нет, товарищ полковник, — резво ответил солдат, хватаясь за черный набалдашник рычага переключения скоростей. «Газик» сбавил ход и уже двигался с осторожностью человека, идущего впотьмах по раскисшей от дождя дороге. Солдат молча наблюдал за командиром в узкое зеркальце, укрепленное над передним стеклом.
— Мне кажется, Виктор Иванович, если бы ты поговорил с капитаном подобрее, поласковее, что ли, он взял бы на себя твою облачность с ответственностью. Он все-таки начальник погоды и тут хочет говорить с тобою на равных.
— Если на аэродроме все будут говорить на равных, то спросить будет не с кого. Дело, Сергей Петрович, в другом, я-то знаю. Раньше мы с Роженцевым работали сбалансированно. Потом разошлись. Он в академию попросился.