— Здравствуйте, Сергей Петрович! — бодро ответила она. — А мой Потанин где?
— На аэродроме.
— Вы в гостиницу?
— Да.
— Володя, поезжай, мы с майором пешком дойдем! — приказала она шоферу. — Проводите меня, Сергей Петрович.
Солдат резко захлопнул дверцу машины, замок ее чмокнул коротко и плотно. «Газик» рванулся с места, метнув из-под колес ошметки грязи.
Елена Александровна взяла меня под руку. Мы пошли между рядами домов по главной улице гарнизона.
— Знаете, Сергей Петрович, я вспомнила вас, — вдруг сказала она. — Вы тогда худым таким были и застенчивым. И все вы были очень похожими друг на друга трогательной готовностью к клятвам, заверениям в вечной любви. — Она улыбнулась. — Смешные все… Как мой Потанин говорит, салажата. Помню, как я вам фотокарточку подписывала. Что сейчас вспоминать об этом, Сергей Петрович? Зачем? У меня есть такое правило: не возвращаться в прошлое. И вам не следует это делать. Правда?
— Правда, — поспешно согласился я и подумал, что она и меня быстро поставила на свое место. Сразу как-то понятнее стали наши отношения. И лицо Елены Александровны уже не казалось таким строгим и надменным, исчезли куда-то ее холодно-предостерегающая плавность, величие. Она мягко посмотрела мне в глаза и быстро перескочила на другую тему.
— Вы, значит, в большом городе устроились? — спросила она, вроде бы интересуясь мной, но вопрос тут же перенацелила: — А мы вот с Потаниным все время в глуши. Привыкла уже. Первое время трудно было, страшно хотелось уехать на запад, в большой город. Да жалко вот Потанина своего бросать. Как он без меня? Он ведь меня слушается… — на полном серьезе заключила Елена Александровна.
Она замолчала, но слова эти будто у нее на губах застыли. Из-за леса донеслись громовые раскаты, они с сухим треском рассыпались по окрестности. Елена Александровна сжала губы и посмотрела в небо. Трудно было понять: то ли она гордилась, что Потанин ее слушается, то ли она сейчас испытывала муки за свою откровенность.
— Мой Потанин в тучи пошел, — тихо произнесла она. И в эти слова Елена Александровна вкладывала какой-то свой очень значительный смысл. Нет, муки за свою откровенность она не испытывала. Для нее не существовало отвлеченных понятий, она была переполнена реальными заботами, конкретными ощущениями. И я подумал, что если моя Аля хотела сидеть со мной в кабине одного самолета, то Елена Александровна мысленно шла где-то рядом с мужем и совсем в другой роли.
Легкий ветерок зашевелил деревья. В воздухе закружился тополиный пух. Мудрый тополь, заботясь о потомстве, разбрасывал свои семена по всему белому свету.
Мы подошли к дому, у подъезда которого стоял красный грибок с детской песочницей. Таким коротким оказался наш путь. Елена Александровна протянула мне руку:
— Заходите, Сергей Петрович, очень рада буду!
А ведь она стала еще лучше, будто эти годы сделали ее лицо законченным, дорисовали тайные черточки ее красоты. В прямом открытом взгляде виделся ум, мягкая сила и независимость. «Он ведь меня слушается…»
— Обязательно зайду, Елена Александровна, — ответил я и отпустил ее холодную руку.
Елена Александровна коротко, вприщур взглянула на меня, медленно повернулась и поплыла к подъезду. И не оглянулась ни разу. А зачем ей оглядываться?
Я шел в гостиницу и думал про свою Алю. Почему-то казалось, что сейчас я любил ее еще сильнее, чем всегда. «Природа приказов писать не умеет», — вспомнил я слова Потанина. Но природа ищет равновесия и стремится к нему. А это и есть приказ.
Мне-то вот тут рядом с Еленой Александровной давным-давно и искать нечего. Какое уж тут равновесие? В сущности, я ничего и не искал. Просто память взбунтовалась, наверное, хотелось ощутить то дурацкое волнение, которое я испытывал когда-то при виде этой женщины. Но того волнения уже нет, потому что нет уже той женщины. Да и не будет теперь у меня в жизни таких волнений и переживаний, какие были в первой любви, перед первым самостоятельным вылетом. «Первое» уже было. И не надо ни повторений, ни перемен. У меня осталось великое человеческое право: за других волноваться.
Лейтенант Прохоров стоял у «спарки» и мял в руках кожаный шлемофон. На руке у него на тонкой веревочке болтался черный мешочек с кислородной маской — с такими мешочками мы когда-то бегали в школу, в них сдавали галоши в раздевалку. Когда самолет заправили сжатым воздухом и от него отъехала полосатая машина с баллонами-торпедами, я бодро сказал:
— Вот видите, Юрий Васильевич, и нам о вами повезло, небо черт в голубой цвет перекрасил, в аккурат нам погоду в масть подстроил.