Вот ведь как. Не зря же в гражданском флоте стюардесс отбирают по ГОСТу. Летишь с ними и еще хочется. — Виктор Иванович улыбнулся, его глаза засветились мягко, приветливо, видно, что-то из личной жизни вспомнил. Он глянул в окно, поднял руки с растопыренными пальцами, помял ими воздух и добавил — И замполита своего на такую кадровую политику нацеливаю.
Потанин снова прошелся. И, сурово нахмурив брови, вдруг спросил у Яшина:
— Вы, случаем, не крикнули на Прохорова в воздухе?
— Как — крикнул?
— Обыкновенно, как вы иногда.
— Так и вы, товарищ полковник, в воздухе со мной тоже не особенно ласковы, — огрызнулся комэск и тут же гигикнул, точно на стадионе в ворота мяч пропустил. Получалось у него так оттого, что смеялся Яшин, широко растягивая рот, и зубы у него при этом не открывались, а прятались за губами.
Полковник спокойно опустился на табуретку.
— Мне еще с вами быть ласковым. Баба, что ль? — пробурчал он и засмеялся, но засмеялся не над тем, что сказал, а над тем, что, видно, хотел сказать.
Разговор этот Потанину продолжать дальше явно не захотелось. Он наклонился к столу и стал разглядывать плановую таблицу. «Черепахе еще и граду бояться…» — изрек он сам себе.
Я вспомнил слова из характеристики Яшина, записанной в летную книжку: «При длительных перерывах нуждается в дополнительной проверке техники пилотирования. Особенно трудно даются элементы выдерживания направления на взлете…» Интересно, кричал на Яшина инструктор, когда он взлетал? Наверное, нет. А Яшин забыл, как его учили. Надо бы ему напомнить… Говорят, чем лучше командир летает сам, тем больше находит он оригинальных летчиков. Командирам с обыкновенной техникой пилотирования все пилоты кажутся обыкновенными. И в мастерстве они не могут их отличить друг от друга. И, конечно, такие при глубоких сомнениях у летчика ему не скажут: «Не у вас одного так было…» Потому что они уже давно забыли, как у них все начиналось и как было… О других мы часто судим по себе.
— Что же дальше вы решили с Прохоровым делать? — спросил у меня Яшин.
— Проверю в облаках, в реальных условиях. Там видно будет, — ответил я.
— Видно… — не договорил комэск.
Солнце поднялось повыше, его яркие лучи ушли с крышки стола и лежали лишь на подоконнике.
— Несите ягоды командиру, несите, вам говорят! — послышался внизу голос сержанта.
— Не могу я. Лучше сами отнесите, — упорствовал кто-то.
— Вот будете у меня весь вечер дрова рубить, — настойчиво продолжал сержант воспитывать уважение к командиру.
— И буду рубить, чем полковник отругает…
— Вот непонятливый, за что ругать-то?..
Из открытого люка высунулась голова сержанта:
— Товарищ полковник, ягод не хотите?
— А чего же! — живо откликнулся Потанин.
По лестнице поднялся солдат гвардейского роста с белым пушком на обветренном лице. В исцарапанной руке он держал тонкую дужку алюминиевого котелка, до краев наполненного голубицей.
— Разрешите? — робко спросил он и, торопливо зашагав, поставил котелок на край стола.
— Почему же я за ягоды ругать должен? — спросил полковник солдата.
— Не знаю, — ответил тот, удивленно хлопая ресницами. — Разрешите выйти?
— Служите недавно? — полюбопытствовал командир.
— Ага, — ответил он, будто в чем-то сознаваясь. И тут же, вроде опомнившись, выгнув вперед грудь, поправился: — Так точно! — И стал прятать в рукава исцарапанные кулаки.
— Хорошо, идите собирайте ягоды, — улыбнувшись, сказал Виктор Иванович.
Солдат, стряхнув с лица смущение, неловко повернулся и застучал по лестнице тяжелыми сапогами.
Командир глянул на нас, приглашая, набрал в горсть синих ягод. Молча к алюминиевому котелку потянулся и Яшин. За ним и я. Мы ели сочные, вкусные ягоды и не могли остановиться.
— Товарищ полковник, по радио передали: истребители на полигон вышли! — сообщил сержант.
— Принимайте! — приказал Потанин командиру эскадрильи.