Воздух содрогнулся от рева турбины. На взлет пошел разведчик погоды. Черным облаком взорвалась стая птиц возле самой бетонной полосы и с криком шарахнулась к лесу. И как они, черти, строй держат, как маневрируют! Вот дисциплина! О, эта древняя зависть к птицам! А вообще-то они нам сродни. Гудит, гремит аэродром, воздух истребители на керосине жарят, а они не улетают отсюда в свои жаркие страны. Чувствуют их родственные души неразрывную связь с летным полем, с авиаторами.
Раскатистое эхо разнеслось по тайге и, замирая на кедровых гривах сопок, растворилось в зеленой листве тальников и захлебнулось, заглохло в густоствольном кедраче, где черт ногу сломит.
На суматошно громоздящиеся облака можно смотреть беспрерывно и всегда удивляться. В них существует та непоколебимая вечность движения, первозданность, которая всегда щемит сердце, словно напоминает самого себя и все вместе взятое человечество…
Мы с Прохоровым взлетели после того, как сел разведчик погоды, который «прощупал» прочность облаков и определил надежность всего неба. Нижний край облачности и горизонтальная видимость, по данным разведчика погоды, вполне соответствовали, чтобы выпускать молодых летчиков в первый самостоятельный полет в сложных метеоусловиях. Теперь все зависело от данных самого Прохорова, от тех параметров, которые он выдержит со мной в контрольном полете. Все зависит от него, и только от него. Тут уж, несмотря на мое великое к нему уважение и жалость, хорошей оценки, если он не заслужил, и я не поставлю. В боевой самолет по знакомству не сажают.
Ушла, отпрыгнула назад земля. Но не обрываются ниточки, связывающие тебя с аэродромом, с гарнизоном, с людьми. Они остаются в сознании. Прохоров сейчас не имел права думать ни о чем: ни о ссоре с женой, ни о распрях с командиром эскадрильи. Ни о чем, кроме полета. Сумеет ли он отключиться от всех этих простых земных забот?
Летчик убрал шасси. Вспыхнули красные лампочки на приборной доске.
— Убирайте теперь эмоции, — посоветовал я в шутку, — все внимание приборам.
На самолет плотной стеной двигались облака. Идем, что называется, стенка на стенку. Душа загорается от нетерпения. Справа по курсу выросло большое облако, оно затрепетало, плавно вытянулось, опустилось вниз и исчезло. Пухлый солнечный шар пугливо юркнул в облака. По остеклению фонаря проскользнула рваная тень. Серая вуаль в один миг закрыла кабину. Приборная доска помрачнела. Самолет заколыхался. Прыгучие стрелочки приборов, словно испугавшись, вздрогнули, но, почувствовав твердую руку, снова стали на место. Солнце! Тут проще думать, что оно вообще не существует. «Держи, — мысленно говорю я летчику, — обоймами внимания не расходуй. Чуть зазеваешься, и стрелочки разбегутся, как мыши с тонущего корабля…» Управление не трогаю, руки положил на борта кабины. Если бы летчик оглянулся, посмотрел — обрадовался бы. Но куда там! У него перед глазами приборные стрелочки. А меня он сейчас и в упор не узнает…
Из мохнатой дымной глубины снова ударило медное солнце. В облаках зацвела, зазвенела вода. Вон они, «папахи», беспечно сбитые набекрень! Облака кудрявятся, клубятся вязкими полосками кипящей пены. Лоскутками синего ситчика мелькают клочковатые промоины. Большие капли дождя изредка хлопают о стеклянный колпак и разлетаются вдребезги, кажется, на фонаре они оставляют вмятины, круглые, с острыми зубцами-звездочками. Облака богатые! Мне сейчас так и хочется их потрогать руками, попробовать на вкус. Папахи! Папахи! Каракулевые! Нет, не ради них я везу летчика в облака. Бойца из него настоящего хочу сделать!
На приборной доске в стеклянном круглом окошечке на черном диске медленно поплыла полосатая линеечка по белым цифрам курса. Прохоров вывел самолет на дальнюю приводную радиостанцию, мягко отжал от себя ручку — пошли на снижение. Спина Прохорова изогнулась влево, самолет содрогнулся. На табло погас красный свет и тут же зажегся зеленый: шасси выпущено!
«А эмоции пока держи при себе. Сейчас наступает самый ответственный момент, небо с овчинку покажется.
На посадочном курсе особенно не разгуляешься, тут, как по проволоке, надо на полосу спуститься. Не телепайся, Прохоров, не телепайся…» — предупреждаю мысленно летчика, хотя машину он ведет вполне уверенно.
Истребитель, почувствовав от выпущенных колес лишнее лобовое сопротивление, неудовлетворенно зарычал, лениво опустил нос. «Прибавь обороты», — прикидываю я в уме. И тут же вижу, как стрелка счетчика оборотов пошла на увеличение. «Молодец!» И мне кажется, что мои мысли проникают в его мысли и смешиваются воедино. Да, мы сейчас не существуем отдельно друг от друга, хотя и сидим в разных кабинах.