В динамике что-то пробурчало. Лицо Малинкина стало суровым. Вначале посерьезнели глаза, потом — губы. Он повернулся к широкому окну. Сверху хорошо было видно, как по белой в клеточку рулежной дорожке медленно поплыла серебристая стрелочка. Подполковник обвел взглядом аэродром. Это был взгляд предосторожности. Нажал кнопку микрофона:
— На взлетную…
Руководитель полетов — это дирижер. Только «легкой музыки» у него не бывает, мелодии подчас недоходчивые и формы же простые. Слева от руководителя, у планшета, — дежурный штурман. Он настраивает самолеты в воздухе на нужный курс и лад, чтобы все шло как по нотам.
Малинкин внешне спокоен. Он как кремний, готовый в любую минуту высечь искру — принять нужное решение, посоветовать летчику, попавшему в сложное положение. Это умный советчик, тонкий критик, быстро ориентирующийся в любой воздушной обстановке.
Спокойствие его кажущееся. Ведь и дирижер оркестра на первый взгляд всего лишь машет руками. Небо не раз пытало Малинкина, но он не спешил перед ним «раскалываться», горячку пороть он не любит. В спокойствии — надежность и сила Малинкина. И естественно, что с жим и небо считается, потому что на таких людях весь мир держится. Я часто ловлю себя на том, что подражаю Малинкину, но получается это у меня пока слабо.
Мои плечи обхватил дежурный штурман капитан Савельев. И так стиснул, что косточки хрустнули: где любовь, там и перегрузки.
— Поздравляю, старик, небось и ждал мальчугана!
— Сына, конечно! — гордо заявил я, уже забыв, что говорил утром.
Истребитель оторвался от земли. В небе длинной струей забегал огонь. Самолет, поджав под себя шасси, свечой пошел ввысь. Громовые раскаты заскакали по сопкам и растаяли далеко в тайге.
— Ну что раскудахтались! Шариков! — повернулся Малинкин, лицо его опять повеселело. — В город катите. Подполковник Торопов вам уже «газик» прислал. Внизу стоит. — Комэск тряхнул рыжей шевелюрой и снова уставился в широкое окно.
Я было ринулся к двери, но капитан Савельев остановил:
— Шлемофон сними, в город так не поедешь.
— Так фуражка моя в домике дежурного.
— Мою возьми.
Бросив шлемофон на штурманский стол, я схватил фуражку и побежал вниз по лестнице. Великовата фуражка, на уши садится. Не на свадьбу — сойдет! Внизу меня остановил врач полка майор медицинской службы Тарасов.
— Завтра утром пойдете в барокамеру, Шариков. У вас срок вышел, — строго предупредил он.
— У меня сын, товарищ майор! — похвастался я.
— Что сын? — не понял он, пугливо уставившись на меня своими стеклянными кругляшками.
— Как что? Сын родился!
— A-а! Ну это хорошо, — не моргнув глазом, согласился Тарасов и, опомнившись, добавил: — Поздравляю… Смотрите у меня, чтобы без опозданий и… — неумело щелкнул он пальцами по двойному подбородку, — без этого самого. Вечером проверю.
Ученый муж! Науке с головой предан. Сын у меня родился, а он лезет со своей мимикой. Скоро перед входом в трамвай галоши снимать будет. От такого разговора пульс невольно заскачет.
— Ясно! — ответил. Что мне сейчас этот доктор в накрахмаленном халатике? Сами с усами!
«Газик» уже стоял в готовности. Хлопнув дверцей машины, скомандовал шоферу рядовому Цюпе:
— В город, к жене и сыну!
Весело затарахтел мотор, «газик» легко тронулся с места и рванулся к воротам гарнизона. Вскоре машина выбежала на широкое шоссе и полетела над асфальтом, как самолет. Проносились навстречу машины. Завинчивалась в сопки дорога. По сторонам лезли в гору столбы, радостно фыркая, лез туда и наш «газик». Петляла лента асфальта, вместе с нею петляли и мы, не знало и солнце, как лучше светить — появлялось то слева, то справа. Не прошло и получаса, как машина въехала на главную улицу города. Вот она — крупным планом! Не то что сверху — вся живая, выразительная.
Перво-наперво решил Олежке игрушек накупить: пластмассовых слонят, медвежат, надувных крокодильчиков. Потом подумал, что их девать некуда. Вот цветы бы — это дело! Цветы как раз к месту: и модно, и нежно, и красиво!
— Стоп! — кричу шоферу.
Машина останавливается возле стеклянного цветочного киоска. Подбегаю к нему. В глазах рябит, в пальцах деньги потеют. Набираю пучок гладиолусов: красных, розовых, фиолетовых. Они как живые стрелы. Такие цветы раньше и в руках не держал.
— Хороши? — спрашиваю шофера.
Вижу в зеркале над ветровым стеклом, как Цюпа озабоченно хмурит тонкие брови.
— Хороши, — отвечает, а на цветы и не глянул. Не подошло его время цветами любоваться.