Ох и нудно в этой бронированной скорлупе! На самолете подниматься на высоту в тысячу раз лучше. Там работаешь, есть думать о чем. А здесь сидишь и прислушиваешься к своему здоровью. Так и заболеть недолго. Кажется, что нас посадили в адский котел, только огонь под ним никак не разведут — дрова попались сырые.
Мы сидим вчетвером. Сидим, прижавшись друг к другу, как родные. И нет нам никакого дела до докторских диссертаций. У нас своя задача — выдержать, не раскиснуть в разряженной атмосфере, уверенно пройти по этой дороге в небо. Космонавты выдерживают, а мы что? Для нас такая обстановка — игра в летчики, и не больше. К резким перепадам давления привыкли капитан Гуровский и лейтенант Сидоров, не в диковинку они и мне. Только вот капитан Леонид Хробыстов давно не подвергал свой организм таким воздействиям. Он недавно закончил инженерную академию. Когда пришел в часть, его назначили инженером эскадрильи, но он не захотел командовать техниками, не захотел для кого-то готовить самолеты. Хробыстов до поступления в академию был летчиком, молодым, правда. Потом изменил своей профессии — пожелал стать инженером. Теперь вновь захотелось летать. Бросался из крена в крен, меняя жизненные курсы-галсы. Тогда казалось, что в чужих руках все толще, крепче и надежнее. Вот и сменял штурвал самолета на штампованный гаечный ключ. А потом…
Ох как Хробыстову захотелось летать! Бывало, сидел он среди летчиков в своем техническом комбинезоне и с жадностью слушал рассказы пилотов, вернувшихся с задания. Его обветренные губы застывали в восхищенной улыбке. Скулы на худом лице заострялись, и в глазах легко угадывалась какая-то грустная, давно ушедшая радость. Видно, уже не ушами, а душой он их слушал. А однажды не выдержал и сказал:
— Черт его знает, братва, зачем я только летать бросил? За что мне такое наказание? — И, швырнув под лавку отвертку с толстой ребристой ручкой, пошел в штаб проситься на летную работу. Пять лет в академии — срок немалый. Столько воды утекло и облаков в небе прошло. Сейчас ведь время на самолеты набрасывается со страшной силой — все новые и новые. Выпросился Хробыстов рядовым летчиком. Теперь вот вместе с нами приступил к первым репетициям.
С подложной дороги начал свой путь. Есть вещи, которые, чтобы сделать, надо научиться делать, есть и такие, которые вначале надо сделать, чтобы научиться…
Сидоров и Гуровский скучают. Хотя бы в шахматишки сыграть. Не положено! Врач — мужик научный. Говорит, что при умственном напряжении показания будут необъективными. Вроде бы в небо одни дураки поднимаются. Гуровский солидным кажется: на командира звена выдвинули, по четыре звездочки на погонах. Не только человек красит должность, но и должность человека. С виду Сидоров напоминает сказочного Иванушку, доброго и удачливого. Я знаю, он родился и вырос в деревне. Когда ему исполнилось два месяца, почтальон принес им в избу похоронную на отца. Задавило мать глубокое неутешное горе. Тогда и молоко у нее в груди сгорело. Пропадать бы мальчонке без материнского молока. Да выручила тетя Даша, что по соседству жила. У нее в аккурат девочка родилась. Взяла она дочь под одну руку, а Виктора под другую. Пилота вскормила тетя Даша! Виктор говорит, что его первой летной школой была зыбка, высоко подвешенная к потолку. Мать и не думала что его к высшему пилотажу приучала, вестибулярный аппарат тренировала. Да она и умерла вскорости, летчиком сына так и не увидела.
Сидоров в плечах недобрал да и ростом малость не вышел. Ему сейчас под парашют подушку подкладывают, корпус повыше поднимают, чтобы голова его за бортами кабины не тонула — удобно и осматриваться лучше. Правда, когда он сидит в кабине с ватой под парашютом — ничего: парень как парень. А вылезет — мелковат фигурой. Но есть и большая фигура… А Сидоров — мужик с головой.
Капитан Гуровский длинный и худой. Говорят, что Степан легко переносит перегрузки на пилотаже потому, что этим самым перегрузкам давить не на что: один стержень, безо всякой обмотки. Но «обмотка» у него хотя и небольшая, но стальная, видать. Пилотажник он сильный — жилы крепкие и кость прочная.