А Высотин словно присох к небу.
Ноги мои уже начали вибрировать. Ступни онемели, и под ними вроде бы подметки башмаков от огня покоробились. Так недолго и в штопор ковырнуться. А-а-а! Не привыкать! Пропади моя голова, но первым не сдамся! Не посторонюсь! Тут я над собою не властен! И в этот момент я увидел, как истребитель Высотина закачался из стороны в сторону, заюлил носом, вроде бы искал крючок, чтобы зацепиться, а потом свалился на крыло и пошел вниз. К земле! Это мне и надо! Перекладываю рули. Моя машина вздрагивает, будто по-собачьи отряхивается, и тоже летит вниз. Теперь важно удержаться, не отстать, не потерять самолет, не выпустить его из виду.
Подполковник выводит истребитель из пикирования.
С плоскостей срываются белые крученые струи с брызгами солнечных искр. «Ну и тянет! А мне надо бы посильнее, чтобы уменьшить радиус, срезать углы, укоротить дорогу и пересечь ему курс…» Беру ручку управления на себя. Самолет вначале слегка встрепенулся, а потом, натягиваясь хрящами и жилами, взметнулся ввысь. Небо совсем потемнело, голова затяжелела, а шея сжалась в гармошку. Вижу, как Высотин гнет свой истребитель, нацеливая прямо в тусклый солнечный шар. Но это мне не в диковинку: читал Александра Покрышкина, читал и Ивана Кожедуба…
Впереди порхает пламя и розовая стенка из искр. Лучи солнца навылет бьют бронестекло. И теперь я лезу за Высотиным, как бывало мальчишкой во дворе лез в драку, зажмурив глаза, из которых сочились слезы. Самолет подполковника немного отвернул, и я тут же вогнал его в сетку прицела. И мягко нажал пальцем горбатую кнопку фотокинопулемета. На приборной доске приветливо замигала сигнальная лампочка, в наушниках шлемофона зажужжал моторчик аппарата, будто по щекам прошлась электрическая бритва, — съемка началась…
Истребитель подполковника Высотина вышел на прямую. Качнул с крыла на крыло. Жест его уяснил!
— «Бой» закончен! — продублировал он его по радио.
А на большее у меня, наверное, и духу бы не хватило. Все силы, которые копил больше двадцати лет, в расход пустил. Губы спеклись, язык одеревенел.
— Вас понял! — сухо прошепелявил я, дал газ и пристроился к ведущему. Ух, как жарко! Сейчас бы тот самый вентилятор, который во сне видел! Голову бы охладить!
Пошли на аэродром. Под крылом полоса. Время подошло отваливать поодиночке.
— Не шуруйте излишне ногами, не на тракторе, — говорит мне Высотин по рации. Оборачивается и показывает кулак. Слова, которые он хотел бы сказать дальше, в эфир пускать нельзя: не на тракторе.
Подполковник положил свой самолет в крен и запросил у руководителя полетов:
— Разрешите посадку парой?
— Разрешаю! — передали с земли.
Так вот почему он не торопился с роспуском! Решил со мной в паре сесть! Это здорово. Я еще парой не садился. Высотин прекрасно знает об этом. Как не знать? Кому-кому, а Высотину хорошо известен уровень подготовки каждого пилота, уж у него-то сложились ясные представления, кто из них на что способен и на что горазд. Я-то, видать, у него не на плохом счету, раз доверяет такое, Садиться парой — работа тонкая, ювелирная, все впритык подогнать надо, по крылу ведущего можно стругануть и не заметить как.
— Подойдите поближе! — командует Высотин.
Подтягиваюсь так, что отчетливо вижу у него на консоли блестящий, зализанный воздушными струями обтекатель, и у самого среза четкими рядами его дырявят кружочки заклепок. Небо сужается, становится тесным. И в кабине не повернуться. Чувствую, как ларинги сдавливают горло. В руках не штурвал, а мокрая дубина. Мой истребитель так и хочет догнать самолет ведущего, так и норовит чиркнуть его по гладкой консоли. Разворачиваемся. Военный городок ложится набок, белые трехэтажные домики крепко вросли в землю — не катятся по наклонной плоскости.
Наши самолеты одновременно садятся на полосу и, приветливо кивая капотами, катятся по бетонке. Тут уж я подивил людей на старте своей филигранной посадкой.
К машине подполковника Высотина подходит командир эскадрильи, туда тороплюсь и я. Но что-то меня удержало.
— Очень рад за твоего молодого! — говорит подполковник. — Скоро, Сергей Алексеевич, мне можно будет спокойно разводить цветочки-ягодки. Да, да, со спокойной душой. Вон она, смена! А пора, брат, пора. Раньше с высоты десять тысяч метров мог разглядеть, кто по дороге идет: мужчина или женщина. А сейчас «А» и «Б» — сидели на трубе… У окулиста в кабинете начал азбуку путать, заново изучать надо. С аптекой в кармане много не налетаешь. Теперь на земле красивую женщину увидишь и за пульс хватаешься.