— Приступайте к заданию! — качнул ручкой управления комэск.
На приборной доске, точно рыбка, хлопает своим ротиком кислородный индикатор. Дышится легко, хотя лицо туго стянуто кислородной маской. Вокруг — простор необозримый, глаз не хватает. А нас двое. Небо у нас на двоих. Осматриваюсь, как учил инструктор в училище, — вкруговую. Никого! Птицам сюда не добраться, они еще не додумались с собой кислород брать. Выполняю переворот через крыло, петлю Нестерова. Не тороплюсь, все делаю с чувством, с толком, с расстановкой. А зачем спешить? Спешка здесь не нужна. Сделать все «по слогам», зато верно. Фронта пока нет. Надо учиться. Сейчас важно показать Малинкину, на что ты способен, чтобы он в тебе уверился.
— Нормально, — слышу голос подполковника. — А ну, дайте я.
Это «дайте» не означало совсем бросить управление. Просто надо иметь в виду, что пилотирует другой, а ты должен за него мягко держаться и повторять движения, перенимать их.
Истребитель застыл на мгновение. Рукоятка сектора газа пошла вперед на всю защелку. Самолет, вроде бы опомнившись, метнулся к линии горизонта, но в момент оказался выше ее и уже перевернутым на спину. Перед глазами замелькала земля, как на экране вконец разлаженного телевизора. Стрелка высотомера циркулем прочертила окружность — тысячи метров как не было! Целый километр самолет летел камнем. Вот когда закон всемирного тяготения особенно становится понятным!
— Теперь держись, рыжий! — раздалось в наушниках шлемофона. — Сейчас будем машину переламывать!
Малинкин потянул самолет из пикирования. У меня на плечи навалилась тяжесть, все сильней и сильнее вдавливая в сиденье. Перед глазами поползли разноцветные круги, но тут же, потеряв окраску, слились в один темный и зловещий круг. Кровь уходила из головы в пятки — оставалась беспомощность и пустота. Это бывает у пилотов, когда они сидят без дела.
Истребитель пошел вверх. Впереди просветлело. Вначале вырисовалась мутная линия горизонта, а потом на меня доверчиво глянули из кабины круглые чашечки приборов. На душе стало светло и ровно!
И так фигура за фигурой. Вылепливал их Малинкин, как хороший скульптор. Ничего лишнего: ни убавить, ни прибавить.
— Теперь повторите! — твердо крикнул комэск.
Я сжал управление и, подражая Малинкину, перевернул машину вверх «брюхом».
— Так ее! — поддержал командир. — Смелее кладите на лопатки!
Тяну ручку управления до позеленения в глазах. Реальность становится зыбкой. И у Малинкина наверняка разноцветные круги. И хорошо. Мне очень хочется ему понравиться. Когда вывел самолет в горизонт, комэск сказал:
— Прекрасно! Пошли на посадку!
Значит, не зря тянул. Заваливаю истребитель на ребро и веду его наискосок дымчатому горизонту.
Перед самым выравниванием самолета подполковник вмешался в управление. Ручка сама заходила в кабине, заставила «мягко» держаться.
— Вот так, — сказал он.
Управление снова заходило свободно. Мелькнул обрез полосы. Исчез, провалился, отбежал горизонт, а потом бетонка упала нам под ноги.
Я зарулил истребитель на заправочную линию. Резко щелкнул замок фонаря. Дернув за красный шарик привязных ремней, я пулей выскочил из кабины.
— Разрешите получить замечания? — приложив руку к шлемофону, обратился я к командиру. Ладонь у виска вибрирует — остаточное давление перегрузки.
У глаз Малинкина образовались косые морщинки.
— Летаете вы как бог, — сказал он, — а садитесь — не дай бог! Земля рядом, а вы ждете чего-то. Самолет из угла планирования надо пораньше выводить. Побольше на тренажере занимайтесь. И дело пойдет, обязательно пойдет.
Так мне Малинкин тогда понравился!
Через два дня, после контрольных полетов, он выпустил меня самостоятельно. Вылетел я как бог, может, и лучше. Командир поставил мне отличную оценку.
После этого Малинкин понравился мне еще больше.
Лейтенанта Семена Ожигова, техника моего самолета, принимали в партию. Первым выступил инженер полка подполковник Вепренцев.
— Лейтенант Ожигов не имеет замечаний по службе. Истребитель, который обслуживает, всегда находится в образцовом состоянии, — сказал он. — Я рекомендую принять его в ряды нашей партии.
За ним поднялся техник звена. Он подтвердил мнение инженера. Хотя еще и добавил, что Ожигов дисциплинирован, исполнителен.
— А как думает командир экипажа? — спросил подполковник Торопов, глянув в мою сторону. — Что у вас, сказать нечего?
— Почему же, — всполошился я, вставая.
А к речи-то не готовился. И слова пошли случайные, незначительные. Они не могли составить правильной картины об Ожигове. Знал я о нем гораздо больше. Были у меня примеры другого порядка. И если бы я привел эти примеры раньше, то ему никто не посмел бы даже дать рекомендацию в партию. Портить общее мнение не хотелось и неправду говорить не хотелось. Техник-то не чей-нибудь, а мой. Поэтому я и постарался закруглиться.