— Мы на вас надеемся!
И мы без всякой команды почему-то все встали…
Закончив училище по первому разряду, Потанин имел право выбора места службы. И он вдруг запросился на Дальний Восток. «Поеду, говорит, на край своей Родины, каждый день буду встречать восход солнышка…»
«Ну и поезжай, встречай солнышко, а мы вместе с птицами на юг полетим, к Черному морю… Лишен все-таки этот Потанин выдумки и фантазии», — упрекали его молодые лейтенанты.
Но и это тоже были цветочки. Ягодки получились потом, когда мы узнали, что с ним вместе едет Елена Александровна. Они поженились! Елена Александровна Романова стала Еленой Александровной Потаниной. Гром с ясного неба! Не особенно, конечно, с ясного. Но чем же мог приворожить ее Потанин? И тут уже все признали, что тактику он усвоил хорошо: по-умному, талантливо вел осаду, поэтому и одержал победу. От этой вести я вроде бы враз излечился. Вернее, почувствовал, что во мне все кончилось, как кончается горючее на самолете, когда летчик проморгает.
Елену Александровну с Потаниным я увидел на вокзале, когда все разъезжались по строевым частям. Я старался не смотреть на нее, но почему-то видел только ее. Рядом крутился Потанин, то и дело заслоняя ее своими широкими плечами. Лицо у него было совсем спокойное, даже равнодушное. Ни за руку он ее не держал, ни под руку. Он, видно, и не догадывался о том, какое счастье свалилось на его голову.
«Подойти к ним, попрощаться?» — размышлял я, но меня что-то удерживало. Вытащил папироску, бросил в рот, пошарил по карманам — забыл спички. Отступил к каменной ограде, возле которой стоял мужчина.
— Огонька у вас не найдется? — спросил я его не глядя.
— На, бери, — сказал он.
Я повернулся и вздрогнул. Мужчина стоял ко мне боком, скрестив на груди руки с пустыми рукавами, и подставлял свой карман.
— Бери, бери, лейтенант, — подбодрил мужчина. — Руки-то у меня не трамваем отрезало. Таким, как ты, был, только на погонах по одной звездочке.
— Спасибо, спасибо, — заторопился я, вынимая из чужого кармана спички.
Я предложил «коллеге» папиросу, но он отказался: кашель у него от «Казбека». И тут я почему-то вспомнил, что не вернул Потанину пачку папирос, которую он одолжил тогда на старте после самостоятельного вылета. Тут волей-неволей надо идти к ним, только папирос не было.
— Извините, — сказал я мужчине и побежал искать киоск с папиросами.
Со всех сторон меня обтекали лейтенанты с блестящими погонами на плечах. Они важно расхаживали под руку с очаровательными девушками и весело разговаривали, не обращая на меня внимания. Многие курсанты не только научились летать в этом городе, по и успели приобрести себе невест, которые теперь стали их женами и торопятся вместе с ними к новому месту службы, чтобы там сразу свить себе гнездо. Недаром город, где находится наше авиационное училище, называют городом невест летчиков.
Эти дружные пары почему-то волновали, вызывали зависть, что ли. Невесты… невесты…
«А я вот гонялся, гонялся за двумя… Мокрая курица. Стихоплет несчастный. Алю жалко, обидел так…» Пришел сюда от тоски, не мог усидеть в пустой казарме.
Проездные документы мне еще не выписали. Говорили, что мой купец — офицер из части, в которую я должен был ехать, — задержался. Торопиться некуда. Шастаю теперь возле чужого счастья…
Но настоящая любовь мимо не проходит, как не проходит поезд мимо своей станции. Только поезд приноравливается к расписанию, а любовь ни в какие графики не укладывается. Не доходя до табачного киоска, я увидел Алю. Она стояла возле железного столба и глядела на отъезжающих. Я был уверен, что она пришла сюда, чтоб проститься со мной: она такая, именно такая…
«Ввиду опоздания поезда стоянка его сокращается…» — прохрипело у меня над головой радио.
«Вот именно. Ввиду опоздания стоянка и сокращается…» Я забыл про папиросы, вообще забыл, куда и зачем летел. Увидев Алю, я враз сориентировался, точно определил свое место на земле. Куда же это я раньше смотрел? Слепая курица.
Аля! радостно крикнул я. — Ты чего здесь?
— Подруг провожаю. — Глаза ее быстро забегали.
Тут я ощутил потребность что-то немедленно делать, действовать. Действовать смело, энергично.
— Знаешь что, Алечка! — твердо заявил я. — Собирайся и поедем со мной.
Тогда я даже не додумался до того, что она могла отказать, могла не согласиться. Я действовал смело, энергично, а решение такое, видно, у меня созрело давно, только чуточку не хватало тепла и света, чтобы во всю мощь распуститься.
— Куда поедем? — не поняла Аля.
— В часть поедем, служить. Поженимся и… — тут я запнулся. «Поженимся». Слово-то какое неловкое к разговору прицепил. — Ну так, сама понимаешь, навсегда вместе. Не могу я без тебя.
— Ты что, сумасшедший? Так вот сразу? — Она пугливо посмотрела по сторонам, сомкнула губы и вновь с недоверием уставилась на меня. Видно было, как она мучительно сдерживала неровное дыхание.
— Почему бы не сразу?
Она молчала. У меня по телу прокатывался слабый трепет, как у реактивного двигателя, работающего на холостом ходу. Мимо промелькнула фуражка с «крабом», я козырнул, но тут же понял, что поприветствовал железнодорожника.
Аля молчала.
— Говори, Аля, согласна? — почти шепотом произнес я. — Сразу даже лучше.
— Ты шутишь, Сережа? — наконец вымолвила она. — Я ведь пришла, чтобы с тобой навсегда проститься.
— Знаю, — открыто сознался я, — но на шутки у нас времени нет. Надо срочно зарегистрироваться, чтобы по всей форме на тебя проездные документы выдали. В армии так делается. Давай торопиться, пока мой купец не приехал.
— Какой еще купец? Что ты все шутишь? — Она резко подняла голову. Глаза ее застыли.
Мне действительно было уже не до шуток.
— Не шучу я, Аля, понимаешь, не шучу! — Я начал сердиться.
— Боже мой, как же это! Ты любишь, что ли? — совсем по-детски, наивно спросила она и, отвернувшись, кому-то пожаловалась: — Странно все получается…
Губы ее вздрогнули, глаза лихорадочно заблестели. И в этом блеске угадывалась тихая-тихая боль. Боль постепенно уходила. Аля улыбнулась и посмотрела на меня прямо и открыто, очень прямо и очень по-взрослому. Она будто враз переменилась, стала еще лучше, привлекательнее. Я ощущал что-то новое и неопределенное в ней и в себе. И от этого в сердце стучала запоздалая радость. Наверное, не надо было так вот стремительно, с налету объясняться, заставлять ее душу подыгрывать под свою.
Аля взяла меня под руку, и мы медленно пошли по перрону, вдоль здания вокзала. Теперь и я был не один и тоже вышагивал важно. Я глянул на свое отражение в пропыленном оконном стекле. «Ничего, взгляд твердый и надежный!» Поправил одной рукой новенькие золотистые погоны с двумя маленькими звездочками, привинченными возле голубого просвета, подергал за лакированный козырек фуражки с «капустой», сурово сдвинул густые брови к переносице. Теперь все у меня есть для полного счастья.
— Извини, Аля, грубовато как-то получилось, — зачем-то начал я оправдываться.
Аля повернулась ко мне лицом, остановилась, поправила у меня на шее галстук, прошлась ладошками по плечам и тихо сказала: