— Вовек не забуду, товарищ полковник! — уже совсем веселея лицом, отозвался он и, повернувшись, твердо зашагал по ковру. Дверь закрылась, а за ней, протяжно звякнув, захлопнулась на окне форточка. Стало тихо, даже не слышно, как на улице чирикали воробьи.
«Вот и подогнал Потанин круглую крышку к квадратной коробке… Вот и пусть Смирнов теперь чихает со своим другом», — подумал я и нарушил тишину:
— А не слишком ли ты, Виктор Иванович, этот вопрос упрощенно решил?
Полковник колко глянул на меня, постучал карандашом по столу, как прутиком.
— А как бы ты его решил? Как? Посоветуй!
— Не знаю как, — пожал я плечами. — Но как-то не так. Процедура эта сложная, не знаю, как к ней подступиться. Но думаю, что в таком случае за жабры сразу брать нельзя.
— А я знаю? Сказать-то легко, что не так. А как? Что делать с ним? Конкретно? Помочь молодой паре свить гнездо — тоже наше дело. Молодость я уважаю за то, что этот срок не велик. Будь вечно молодым, но не вечно зеленым. Смирнов — это такой человек, который с большей тщательностью будет подбирать на складе себе шлемофон для полетов, нежели подругу для жизни. Он может жениться и сам не заметить как. В воздухе Смирнов — король, а на земле у него мозги набекрень. Такого приструнить надо, дать возможность подумать, подсказать, наконец. При хороших отношениях с человеком в таких вопросах церемониться нечего. Со Смирновым у нас отношения отменные. Он первый кандидат на командира звена.
— Но силой-то любить не заставишь?
— Заставить нельзя, а научить можно. Если Лариса любит, то и его любить научит. Ручаюсь за это. — Потанин резко поднялся с кресла, подошел к окну и открыл форточку. — Лариса девушка хорошая. В торговом институте учится заочно. Так вот я обойду стороной этот вопрос, не решу его твердо, по-командирски, что она тогда о нас, мужиках, подумает? Все мы, дескать, люди слабые, шаткие и никчемные. Трудно ей с ребенком будет. — Виктор опять сел в кресло, глянул в плановую таблицу и усмехнулся.
— Ладно, посмотрим, — сдался я и, переключившись на другую тему, сказал: — С Прохоровым сейчас разговаривал.
— И что же?
— Планируй меня с ним в закрытой кабине. Начну от простого к сложному — от печки.
— Добро, добро, так еще вернее, — зажегся Потанин и взял карандаш, но прежние мысли, видно, его не покинули, и он продолжил: — Нет, Сережа, не умеют мужчины ценить женской верности и надежности. Природа в нашу сторону здорово распорядилась. Только жаль, что природа приказов писать не умеет. Люби медок, люби и холодок. Хотя и на некоторых женщин управа нужна. Вот и у Прохорова… — вздохнул он и написал в плановую таблицу его фамилию…
Вспомнилось, как в училище Потанин собирал пуговицы. Даже неизвестно, зачем он их собирал. Они у него были разложены по коробочкам, согласно калибру. Над этим его чудачеством мы всегда смеялись. Однако, когда кому-либо из курсантов нужна была пуговица, тот шел к нему на поклон. Потанин никому не отказывал. Доставал из чемодана свои коробочки и спрашивал:
— Какую тебе?
— Вот эту.
— На, бери. Уж такой мелочи для себя припасти не можешь, — обязательно корил он курсанта. — Без Потанина у тебя и штаны бы свалились…
Курсант брал пуговицу, молча и торопливо уходил от старшины. А потом, забывая об этом, вместе со всеми смеялся над чудачеством сержанта.
Сейчас тоже к нему шли люди, только уже не за пуговицами.
Перед ужином я зашел в штаб эскадрильи майора Яшина. Встретил меня невысокого роста капитан с круглым румяным лицом, с белыми кудрями, закрывавшими его гладкий выпуклый лоб. Я сразу узнал его — это был тот самый офицер, который на стадионе обмахивал полотенцем вспотевшего Яшина.
— Начальник штаба первой эскадрильи капитан Валиков, — представился он. — Командир с летным составом проводит занятия в классе по практической аэродинамике, летная книжка лейтенанта Прохорова находится в кабинете командира части, — залпом выпалил он.
— Почему вы, товарищ капитан, думаете, что меня интересует только летная книжка лейтенанта Прохорова? — осторожно осведомился я.
— Не первый год в авиации, товарищ майор. Процесс мне знакомый, изучил досконально, — уже по-свойски заговорил капитан. — Когда на летчика приказывают подготовить документацию — предстоит два варианта: повысить или выгнать. Документы — формальность, но и без них нельзя.
— Вот оно как? Мудро! — с подчеркнутым удивлением вымолвил я. — Дайте-ка мне тогда летную книжку своего командира.
Валиков подозрительно глянул на меня, немного замешкался, но тут же приподнялся со стула, открыл шкаф, достал летную книжку, обернутую в такую же желтую бумагу, как и книжка лейтенанта Прохорова, только углы на ней совсем не потерты, и бережно положил передо мною на стол.
— Пожалуйста, вам книжечку, — угловато раскланявшись, произнес он и медленно опустился на стул.
Я перелистал страницы летной книжки до того места, где инструктор оставляет характеристику на курсанта. «Вывозную программу усвоил хорошо. При длительных перерывах в полетах нуждается в дополнительной проверке техники пилотирования. Особенно трудно даются элементы выдерживания направления самолета на взлете… По характеру вспыльчив, самолюбив…»
Стоп, стоп! Такое я уже встречал: вспыльчив, самолюбив. Читал в летной книжке лейтенанта Прохорова… Выходит, коса на камень… У того и другого записано: «Морально устойчив».
Я поднял голову. Передо мной сидел капитан Валиков; наморщив лоб под кудрями, он глядел в упор не мигая.
— Майор Яшин — мой бывший командир звена, — вымолвил он с какой-то особой заинтересованностью, будто решался вопрос не Прохорова, а его самого.
— Ну и что?
— Да так. Яшин уже комэск, а я начальник штаба. Еще повезло, что к Яшину попал. Почти полгода не летал.
— Почему же?
— Было дело, — уклончиво и вроде бы с неохотой отозвался Валиков, но видно было, что ему хотелось сообщить мне что-то важное.
— Какое дело?
— Меня на командный пункт штурманом турнули. Если бы Потанин не заступился, до сих пор торчал бы там в подземелье. Вытянул он меня, правда, вот в начальники штаба.
— Должность вам эта не нравится, что ли?
— Как сказать, летать захочешь — понравится. Все-таки для начальника штаба главное — прошнуровать, пронумеровать и все печатью скрепить. А полеты… Полеты дают христа ради. Мне же больше летать хочется. Прохоров-то зря в бутылку полез. Видите ли, его так учили. Меня тоже учили от ведущего не отрываться; он начал над землей кренделя закладывать, а я, как попугай, повторял за ним — ведущего по шапке, а меня на КП штурманом. И разбираться никто толком не стал. С Прохоровым тоже… Яшин, конечно, человек шумливый, ну и что из того? Пусть кричит, если ему голоса не жалко, а ты делай свое дело. Прохоров на рожон полез. Говорил я ему, советовал. Он свое. Еще бы летал и летал. Молодежь возить в облаках непросто, нервы надо иметь железные. Обещал майор Яшин поставить меня командиром звена, да нет пока должности.
В комнату с шумом вошли майор Яшин, Смирнов и Анохин. Заметив меня, они разом притихли.
Валиков, глянув на летную книжку, которая лежала на столе, осекся. Лицо его вмиг подернулось тревожной тенью.
— Здравия желаю, товарищ майор! — кивнул мне комэск и прошел к голубому шкафчику. — Вот сейчас посмотрим пленку, и станет все ясно, — приговаривал он, извлекая из выдвижного ящичка черную кассету. — Проходи, проходи сюда, ближе к окошку, — махнул командир старшему лейтенанту Смирнову.
Тот приблизился к Яшину, а Анохин застыл у двери.
Комэск сложил пленку пополам и на вытянутых руках протянул к свету.
— Вот и давай навскидку!
— Давайте, давайте, — потоптался на месте Смирнов.
Головы майора и старшего лейтенанта сблизились.