На полетах тогда присутствовал командующий. Он обнял лейтенанта Потанина, потом снял с руки золотые часы и вручил их молодому летчику. При этом намекнул командиру части, чтобы тот подыскал Потанину должность командира звена. Далеко не каждому пилоту суждено сверять свое время но часам, которые носил командующий, тем более с ним обниматься. Должность Виктору нашли сразу, а уж командовать он горазд был.
А вот майору Яшину следовало бы почаще вспоминать свои первые взлеты, делиться опытом с молодежью, рассказывать, почему сам когда-то не мог точно выдержать направление на разбеге. И воспитывать таких летчиков, каким он мечтал стать сам…
В комнату вбежал запыхавшийся капитан Валиков; его белые кудри слиплись на взмокшем гладком лбу.
— Разрешите, товарищ полковник? — бойко обратился он к Потанину.
— Что случилось, Валиков? — спросил командир.
— Прохоров самостоятельно в облаках вылетел, товарищ полковник. Надо, чтобы инспектор его летную книжку оформил, записал все. Он ведь его выпускал. — Капитан положил передо мной летную книжку, с обложкой, обернутой в свежую желтую бумагу.
— Небось Яшин распорядился? — миролюбиво спросил Потанин, потягивая компот. — Верно, комэск? Дескать, теперь моя хата с краю…
Яшин промолчал.
— Во всем, товарищ полковник, порядок должен быть. Вот я и стараюсь, — угодливо доложил Валиков и, распрямившись, крепко прижал руки к голубому канту галифе. На пальцах левой руки у него болталась связка ключей.
— Старайтесь, старайтесь…
Потанин отвернулся к окну. Начальник штаба опять обратился к нему с вопросом:
— Разрешите узнать, товарищ полковник, футбол на завтра планировать?
— А как же! — резко повернулся командир.
— Вы едете в штаб? — спросил Валиков у Яшина. — У меня дежурная машина. Поедемте?
— Поезжай! — небрежно махнул рукой комэск. И когда Валиков скрылся за дверью, Яшин сказал: — Все-таки, товарищ полковник, разрешите мне самому со Смирновым на групповой пилотаж слетать?
— Нет, Яшин, не надо, — спокойно ответил Виктор Иванович. — Зачем крайности? Я просмотрел пленку. Чепуха там на постном масле, а не пилотаж. Лучше уж я с вами на свободный воздушный бой схожу, — хитровато сощурился полковник. — В гарнизон с нами поедете? — спросил он.
— Нет, поеду на автобусе с летчиками.
— Ну, поезжайте с летчиками…
На аэродром легла полная, ошеломляющая своей непривычностью тишина. Мы с Потаниным сели в «газик» и поехали в летную столовую. В гарнизоне машина развернулась у здания из белого кирпича с широкой стеклянной стенкой, с громким названием «Космос» — магазин военторга. Возле круглого, похожего на дзот киоска «Мороженое» дорогу нам перешли два офицера. Они несли большой с полированной крышкой стол. Рослый офицер шел впереди — это был старший лейтенант Смирнов, сзади, высоко поднимая ноги в башмаках с задранными носками, семенил лейтенант Анохин.
Виктор Иванович, обернувшись, размягченно-устало заметил:
— Квартиру Смирнову дали. Видишь, мебелью обставляет. В воскресенье в гости приглашал. Надо зайти с Леной. Между прочим, на то, что необходимо менять нормативы оценок, меня Смирнов и надоумил. Он повел в первый раз своего друга на полигон стрелять по наземным целям. Анохин с первой очереди промазал. Смирнов это увидел. И на втором заходе спикировал на его мишень и положил в нее несколько своих снарядов. С другом поделился, чтобы фамилию Анохина на разборе полетов плохим словом не упомянули. Для него-то попасть — пара пустяков. Думал, конечно, не заметят. На разборе полетов он у меня уж постоял телеграфным столбом. А ты говоришь… Летчик он сильный, инициативный. А хорошие летчики и нас кое-чему учить должны. При первой возможности Смирнова командиром звена сделаю.
«А Яшин думает своего адъютанта командиром звена поставить…» — отдалось у меня в сознании.
— А на Яшина ты не сердись особенно, — вроде бы догадавшись, о чем я думаю, стал успокаивать Потанин. — Пилот он отменный! А человек? Видишь ли, мы всегда смотрим: каков летчик? Если хороший, значит, и все остальное есть. Тут как бы выступает видоизмененное уважение к своей профессии. Ничего, Прохоров Яшина тоже кое-чему научил. Вот и я схожу с ним на свободный воздушный бой, лень из него вытрясу. Ишь, успокоился…
А я уже думал о Смирнове. Летчик он действительно толковый. И меня в споре с Потаниным по поводу оценок с позиции сбил. Ему и пятерка не нужна была за групповой пилотаж. Не к оценкам у нас стремятся летчики, а к мастерству. Но вот будет ли он счастлив с Людой? Конечно, люди сходятся по-разному. Тут, как и в воздушном бою, не существует шаблона. Возможно, эта самая Людмила и есть для Смирнова та самая половинка, та самая хорошая жена. Смирнов не разглядел вначале, а вот Потанин подсказал. И мне уже стало казаться, что если бы этот семейный вопрос был решен как-то по другому, то Потанин был бы не Потаниным, а каким-нибудь Яшиным, Кашиным или Дашиным. Вопрос-то на самом деле щекотливый. А как бы я его решил? Не знаю. Поэтому-то вот и переживаю за него, волнуюсь.
Хорошая жена для летчика — вторые крылья. Небо-то на ласку скупо. Часто встречает пилота шквальными ветрами, слепящей пургой, яростной болтанкой, громами и молниями. А жена должна встречать дома приветливой улыбкой, заботой, вниманием, дружеским участием. Как это поднимает пилота! А плохая жена что дурная погода: или вовсе не летаешь, или летаешь и мучаешься.
Трудно сказать, что такое счастье, оно тоже у всех разное. Но я был убежден: то, что у нас сложилось и накопилось с Алей, — можно назвать счастьем. Дело, конечно, не в названии. Важно, что я чувствовал себя на подъеме.
От Потанина приятно пахло духами.
— «Белая сирень» у тебя вроде, Виктор? — новел я носом.
— Да! А что?
— Знакомый запах. Любимые духи моей Али.
— О, уже соскучился?! — усмехаясь, протянул Потанин. И, стукнув ладонями по коленям, вновь обернулся, обхватив ковровую спинку сиденья двумя руками — Елкина мать, Серега! Свежая мысль. Переходи ко шт заместителем по летной подготовке. Зам-то мой уходит. А-а? Твое ведь это место, Сергей? Стосковался небось? Что ты будешь в штабе киснуть? Загрязнешь в бумагах, сургучом и клеем пропахнешь. Хочешь или не хочешь, Стрельников?!
— Не думал я об этом.
— Врешь ведь, думал. Не мог ты не думать. Я уже вот сколько шевелю мозгами. Говорю, согласен или не согласен? По-хорошему спрашиваю! Что ты будешь ждать, пока тебя к нам вращением земли переместят?
— Ошарашил ты меня, Виктор. А в общем-то я с удовольствием пошел бы под твое начало. Если возьмешь.
— Вот и давно бы так. Чего же мне тебя не взять? Единая методика обучения: «из клюва в клюв». Какой командир полка от этого откажется? Я по поводу твоего перевода и командующему звонил. Он не возражает.
Тут я понял, что эта мысль «свежей» была только для меня.
— Чего же тогда согласия спрашиваешь, если с командующим решил?
— Так оно лучше ведь, когда мирным путем, по взаимному согласию, — хитровато сощурился полковник.
— Словом, я готов. Чего уж там скромничать.
— Тогда порядок. Поспорим вдоволь. И в футболе боковым арбитром тебя сделаю. По совместительству поэтом будешь. Лирике меня подучишь.
— А твоя Елена Александровна — меня английскому, — ввернул я для подначки.
— Нет уж, теперь пластинки со своей Алей крути, — улыбнулся Виктор. — Хватит. А вот с тобой подучимся. Природа, видно, обделила меня всякими твоими эмоциями, чувствами понимать прекрасное. Я рационалист до мозга костей. Из картин, например, мне больше всего нравится моя Трофимовка. Но и то, знаешь… Я читал про Рафаэля, так он, когда нарисовал «Сикстинскую мадонну» — перед ней на колени бросился. А я, елкина мать, перед картиной, хоть что ни изобрази там, на колени не брошусь… Понял? — Виктор рассмеялся, вытирая платком слезившиеся глаза.