Дотошный этот подполковник Вепренцев, инженер наш. Везде он успевает. И самолеты осматривает перед вылетом, и даже летчиков осматривает. Раньше Вепренцев нас, молодых пилотов, обыскивал перед посадкой в кабину. Карманы чистил. Мы, конечно, втихомолку возмущались: дескать, наш летный престиж на куски рвет. А когда у одного из летчиков портсигар в управление двигателем попал, и тот еле-еле на аэродром сел, тут и мы подняли руки кверху. Теперь вот инженер Степана Гуровского от полетов отстранил. Можно сказать, за шиворот из кабины вытащил. Степан был в тайге на охоте. Никого, конечно, он не подстрелил, а на осиное гнездо наткнулся. Там его и разделали осы так, что и не узнать. Пришел Степан на полеты с заплывшими глазами и красными, до блеска отполированными щеками. Верхняя губа так вздулась, что ее унесло на сторону. Худой был Гуровский, а тут как из санатория вернулся, поправился, гладким, справным стал. На построении, чтобы не заметил командир, спрятался за спины товарищей. Товарищи-то прикроют и на земле и в воздухе — свои братья. А когда скомандовали по самолетам, Гуровский в общем потоке двинулся на стоянку. И только Степан полез по стремянке в кабину самолета, как подполковник Вепренцев его за рукав.
— А вы кто такой? — спросил он.
— Как это — кто? — обернулся летчик.
— Да так. В нашем полку я что-то таких не встречал.
— Ну, что вы, товарищ подполковник, — шлепая непослушными губами, засмеялся Степан. — Гуровский я, капитан. — И, забрав в горсть припухший подбородок, примирительно добавил: — Это меня вчера в тайге на охоте осы покусали… Извините, пожалуйста.
— Вижу, что Гуровский, не слепой, — сказал инженер. — Только не пойму, почему вы с такой, прости господи, обезображенной физиономией в кабину истребителя лезете? И извинять тут нечего.
— Так что такого-то, товарищ подполковник?
— А то, что в воздухе вам делать нечего. Вы у доктора были?
— Был, — не задумываясь, соврал летчик.
— Так вот еще раз сходите к майору Тарасову, пусть он вам даст разрешение с такой маской в небе показываться.
— Может, не надо? А? Товарищ подполковник? — поглаживая рукой скользкое отекло козырька кабины, взмолился летчик. — Мне всего-то два полета. Я их с закрытыми глазами сделаю.
— Идите, я вам сказал. Там у доктора на кушетке и лежите с закрытыми глазами.
Степан спрыгнул с лестницы и пошагал к доктору. Мы с Генкой встретили его возле метеостанции. Смотреть на Гуровского без улыбки было невозможно. Прямо как загримированный. Я расхохотался, а он посмотрел на меня жалобно-жалобно. И от этого мне еще смешнее стало. Не могу сдержаться, и все.
— Хватит тебе, — сказал Степан, и рот у него — набок.
Тут и Генка рассмеялся. Тогда и Гуровский попробовал усмехнуться.
— Разрешит ли доктор? — спросил он. — Инженеру-то я соврал, а что делать?
Мне жалко стало его, говорю:
— Подумаешь, ведь вестибулярный аппарат не поврежден… Иди смелей… В войну хуже было.
— Разрешит Тарасов в мягком вагоне… — рассудил Генка Сафронов.
Подбежал лейтенант Сидоров. Подозрительно глянул на Гуровского, но не улыбнулся.
— Это где же так угораздило? — протянул он и схватился за голову.
— Пчелы искусали, — жалобно простонал Степан.
— Знаешь, надо куриным пометом помазаться, — посоветовал Сидоров.
— Чем, чем?
— Куриным пометом, у нас так в деревне пацаны делали, — уже неуверенно подтвердил лейтенант.
— Выдумал тоже, — недовольно пробурчал Гуровский. Брезгливо поморщился, потрогал тонкими пальцами оплывшие, похожие на чернильницу-непроливашку губы, поворочал белками, сухо глотнул, двигая вверх-вниз острым кадыком, и нехотя пошагал к доктору.
Я хотел снова рассмеяться, но, глянув на Сафронова и Сидорова, сдержался.
Действительно, майор Тарасов начал говорить о каких-то чувствительных рецепторах, кинетическом восприятии. И не то чтобы дать разрешение на полеты — отругал Гуровского всякой медицинской терминологией, потрогал рукой у него голову и к командиру отправил.
Так и сидел Степан весь день на старте. И из-за чего? Из-за каких-то поганых ос. Ну хворь бы схватила… А то… Вот тебе и «Полет шмеля»!
Сегодня подполковник Вепренцев снова напустился на капитана Гуровского. Степан ходил на «потолок». У него на высоте десять тысяч метров отсоединился от системы питания кислородом шланг. Техник его забыл шпилькой законтрить. Но Гуровский не растерялся. Он умудрился, не выпуская из рук штурвала, дотянуться до разъема, присоединить шланг и поставить контровку. А потом полез дальше, на «потолок». Но когда Степан спустился и рассказал об этом инженеру, тот сразу заключил:
— Вы бабушкины сказки мне не рассказывайте. На земле в спокойной обстановке и то трудов стоит, чтобы шланг подсоединить, До разъема не доберешься. Сиденье надо снимать. А он, видите ли, в воздухе, разумник… Неправду говорите. Так же, как вы с доктором хотели меня запутать.
— Честно говорю, товарищ подполковник, — клялся летчик, глядя по сторонам, как бы ища у нас поддержки.
А я рядом стоял и незамедля сказал:
— Почему же он говорит неправду?
— А вас не спрашивают, — осадил меня инженер. — Что, резьба не держит? Скоро в воздухе двигатели будут ремонтировать. Ловкачи! — У подполковника над воротником рубашки повисли багровые складки.
Хотя я сам и не особенно верил, что можно в воздухе дотянуться до этого шланга. Не пробовал. До него мой техник великолепно дотягивался. Тренироваться не приходилось: не будешь же отрывать рукав от тужурки, для того чтобы научиться, как его пришивать. Но я прекрасно знал, что Гуровский парень принципиальный и честный. А Вепренцев, не разобравшись, уже разделывал его, как бог черепаху. Когда-то он и меня так с тринадцатым номером подцепил. Вовек помнить стану.
Подошел подполковник Торопов. «Он-то уж разберется», — обрадовался я.
— В чем дело? — спросил замполит.
— Видите ли, Иван Акимович, — начал Вепренцев, снова накаляясь. — Капитан Гуровский обвиняет техников, что они не законтрили шланг питания кислородом перед вылетом. Говорит, что он в воздухе его подсоединил. Умелец какой. Вздор все. С больной головы на здоровую. К доктору его опять послать надо.
— Зачем же так, Константин Григорьевич. Сразу вздор, разобраться надо.
— Конечно, надо разобраться, — вставил я запальчиво, чувствуя рядом солидную опору.
Инженер обжег меня взглядом.
— Молодежь сейчас пошла, Константин Григорьевич, — будь здоров! Реактивная! — Торопов сузил серые глаза, морщины косыми стрелами легли под ними. — Можно все на земле это проверить. Пусть свое умение и продемонстрирует.
— Пожалуйста, пожалуйста, — охотно согласился Гуровский, — могу показать.
— Он и показать может, — ввернул я и взял Степана за руку.
— Верно, верно, — вдруг обрадовался инженер. — Отсоедините шланг питания, — приказал он рядом стоящему технику. — Чтобы все как положено было…
Возле истребителя собралось народу, как на спектакль.
Гуровский снова облачился в летные доспехи. Сел в кабину самолета, надел парашют, кислородную маску, пристегнулся привязными ремнями. Словом, сделал все, что необходимо для высотного полета.
Подполковник Вепренцев залез на приставную лестницу. Закрыл сдвижную часть фонаря кабины. Махнул головой: дескать, приступайте. А сам стал на карауле и не сводил глаз с правой руки летчика, чтобы тот не выпускал штурвал: он ведь должен одновременно и пилотировать и ремонтировать. Лицо инженера победно сияло; и куда злость улетучилась? А Гуровский извернулся змеей, опустил левую руку в узкий проем и начал там, под сиденьем, манипулировать, как фокусник. Благо тело у Степана тонкое, упругое и руки длинные.
Прошла минута, другая… Капитан Гуровский поднялся. На щеках его загустела краска. Кивнул и показал большой палец. Мы все приблизились и облепили стремянку.
Вепренцев энергично открыл фонарь и, заговорщически сощурившись, лег на борт кабины. Долго лежал, заглядывая в разъем. Шланг стоял на месте, аккуратненько законтрованный стальной шпилькой.