Содрогнулся аэродром. Сейчас почему-то по-особенному слышишь взрывной рев турбины двигателя, будто у самых ушей кто-то раздирает на части огромный кусок брезента.
Истребитель, убыстряя ход, побежал к горизонту, где большущими зубьями торчали островерхие сопки и, словно пилой, резали небо. Самолет в дрожащем стеклянном вихре все уменьшался и уменьшался в размерах и в конце полосы, прервав стремительный бег, неохотно отскочил от земли. Машина вяло качнула крыльями, но сильная турбина тотчас подхватила ее ускоренное движение и потянула ввысь. Истребитель, прочертив линию горизонта, лег на крыло и выполнил первый разворот.
Все приподнялись с мест, забросив козла, шахматы, прервав пустые разговоры. Все глядели в небо. Сюда подходили люди. Останавливались, потихоньку спрашивали и вместе со всеми задирали головы. Только лейтенант Сидоров, уткнувшись в стол, старательно выводил на боевом листке жирные красные буквы: «Первый самостоятельный на новом типе самолета!»
Сколько таких полетов приходится выполнять летчику в наш век, когда новые типы появляются, как грибы! Только успеют освоить, «оседлать» один, как мудрые конструкторы дарят другой, более совершенный. И все — «сверх»: сверхзвуковой, сверхвысотный, сделанный из сверхтвердого материала и выдерживает сверхнизкие температуры. Только летчик остается все из того же материала и все той же конструкции. Он не сверхчеловек. Выдерживает, правда, все.
Такие полеты обычно вызывают интерес не только у тех, кому тоже когда-то приходилось впервые для себя поднимать в небо эту машину, но и у техников, механиков, специалистов всех авиационных служб, которые «нянчатся» с этой машиной, чтобы она из-за своего малолетства не капризничала. Полет Хробыстова вызывал особое волнение. Он долгое время не летал на боевом самолете. Хотя он и сполна получил вывозные полеты на «спарке». Но «спарка» есть «спарка» — там сзади инструктор: в совместной борьбе побеждают и слабые.
Истребитель сделал круг над аэродромом и теперь планировал на полосу. Хробыстов рановато выполнил третий разворот, а поэтому заходил слишком высоко. Это было видно, что называется, невооруженным глазом. Если мысленно спроектировать угол планирования на землю, то самолет сел бы где-то в конце полосы.
— Куда же ты прешь? Не видишь, что ли? — заметил один из летчиков. — Убирай обороты.
Но самолет продолжал планировать, медленно снижаясь.
— Уходи на второй круг! — вырвалось у Генки.
И тут Хробыстов будто услышал его совет. Жестко и истошно взревел двигатель. Его давящий гул нарастал стремительным обвалом. Самолет, обдав нас упругим грохотом и густым звоном, прошел над стартом.
— Ему там хорошего инструктора не хватает. Вот самолет и брыкается, — сострил Астров. — Попробуй поймай теперь его!
— Перестань, будь человеком, — цыкнул на него подполковник Вепренцев.
Как тяжко и мучительно в таких случаях стоять на спокойной земле, когда каждой кровинкой чувствуешь, что тебе не хватает штурвала. До боли в пальцах сжимаю шевретовые перчатки.
Если на первом самостоятельном вылете летчик не сумел сразу примериться и завести самолет на посадку — хорошего не жди. Силы уже растрачены, внимание рассеяно.
— Жить захочет — сядет! — спокойно заключил капитан Гуровский.
Из двери метеостанции выбежал подполковник Карпов и кинулся на СКП. На лестнице у него слетела с головы фуражка, но он не обратил на это внимания. Тут же скрылся за дверью.
Лица у всех стали суровыми и озабоченными. Карпов просто так не побежит, он силы зря тратить не будет. Значит, Хробыстов ушел на второй круг из-за того, что не мог рассчитать. Карпов решил помочь ему по радио. Но тут ни одна подсказка не поможет: сам взлетел, сам садись. Не жди, что к тебе хорошего ездока посадят или твоего коня за узду поймают. В авиации такое исключается.
Но Хробыстов и не ждал. Он прекрасно понимал свое положение, но понимать свое положение еще не значит видеть из него выход. А выход был один — надо садиться. Но как? Ошибку свою летчик исправил, видно, Карпов ему подсказал по радио. Но он или перестарался или промедлил — заходил теперь на полосу слишком низко.
— И чего крадется? — досадовал капитан Савельев. — Шарахается туда-сюда: скорость сейчас расфугует, потом попробуй ее погаси…
Истребитель, прочесав макушки деревьев, повис над полосой, но снижался медленно. Действительно, разогнал скорость! Генка присел на корточки и умоляюще шептал:
— Добирай, добирай же… Добирай!.. Черт тебя побери!.. — Он слегка пошатнулся и, не удержавшись на согнутых ногах, упал на спину.
Но самолет садиться не хотел. Лишнюю скорость в карман не положишь. Машина вначале приблизилась к земле, а потом, точно ее испугавшись, снова отпрыгнула и пошла, пошла по невидимым волнам вверх-вниз… Но вот, попав на крутой гребень, обессилела, качнулась с крыла на крыло и плюхнулась на землю.
Из-под колес повалил черный дым, посыпались искры. Послышался скрежет такой, что пронзил все мозги.
— Разует самолет, разденет, — дрогнувшим голосом произнес инженер. — Босым оставит!
— Лаптем тормози! — воскликнул Астров.
Но видно было, что тормоза теперь не помогут. Длины бетонки не хватит для пробега. В конце полосы истребитель заметался, задергался, будто у него колеса перестали быть круглыми. Полоса оборвалась… Самолет резко развернулся и, как подбитая птица, подскочил вверх и лег на крыло… На горизонте повисла тяжелая желтая пыль.
— Аварийной машине! Срочно — в конец полосы! — послышалось в стартовом динамике. Голос подполковника Карпова, усиленный репродуктором, перекатился по полю подобно весеннему грому.
Кто-то тяжко вздохнул. У подполковника Вепренцева из рук выпала трубка и гулко ударилась о сухую землю. Астров поднял ее и сунул инженеру в руку. И тут все разом бросились в конец аэродрома. Нас обогнали «газик» командира части и санитарная машина с красным крестом. Мы бежали, не чувствуя под собой ног. Но когда увидели, что из самолета вылез летчик, шаг сбавили.
— Так и заикой можно сделать, — буркнул Астров, протирая рукавом взмокший от пота лоб.
У разбитого самолета в желтой пыли, опустив голову, стоял Леонид Хробыстов. На спине у него мокрыми пятнами к худым лопаткам прилип комбинезон. Ох, как он отличался от того капитана Хробыстова, который читал нам лекции по практической аэродинамике в летном классе, осталось лишь внешнее портретное сходство.
— Шлемофон сдайте на склад, он вам больше не пригодится. Обещаю! — грозно сказал командир части и отрывисто хлопнул дверцей машины. «Газик» помчался в штаб. Завихрилась пыль по дороге.
Степан Гуровский, подернув узкими плечами, стащил с головы шлемофон, крепко зажал его под мышкой и, спокойно разглаживая пятерней черные слипшиеся волосы, сказал:
— Беда не в том, что рано родила, а в том, что поздно обвенчалась. Вот музыка-то…
— Ты это о чем? — спросил я.
— Думал все в «Жуковку»…
Мы медленно возвращались к стартовому домику. Из автопарка вышла машина с подъемным краном, или, как ее называли, «гусь», и, покачивая тупым клювом, поехала к месту аварии. Наверное, фразу: «Хорош гусь, ничего не скажешь» — вымолвил кто-то первый, глядя на эту машину. Охота разговаривать отпала, и слушать ничего не хотелось. Летчик каждое несчастье воспринимает как свое личное.
Такова уж у летчика жизненная перспектива. Пока сидишь на земле — можешь быть хорошим теоретиком, успешно доказывать, отчего и почему летает аппарат тяжелее воздуха. А если сам повел эту машину в небо — теория уступает практике, тут уж покажи, на что сам способен, как овладел этой техникой. Допустишь промах — никакое красноречие не поможет, никакое знание формул тебя не вывезет. Был авторитет — и нет его. Перегорит, подобно электрической лампочке, к которой случайно подключили ток слишком высокого напряжения. Должность летчика никак нельзя выслужить, ее можно только заслужить…
Возле ангара нас догнал полосатый тягач. Из кабины выскочил капитан Хробыстов и, подбежав к нам, протянул мне два синеньких билета в Дом офицеров. Он как-то виновато посмотрел на меня и хрипло сказал: