Он брел по верхним кварталам. Когда-то они целиком и полностью состояли лишь из корпусов кораблей. Палубы были улицами, с борта на борт пролегали широкие трапы, подвесные лестницы и сходни. Лишь кое-где виднелось обнаженное каменное основание и стальные, а где-то и каменные опоры стапелей.
Сейчас все иначе. Многие суда давно разобраны, их части пошли на строительство более простого жилья. Где-то прямо на палубах появились новые надстройки. И только центральные улицы сейчас еще напоминают тот город, каким он возник здесь, ка утесах Корабельной скалы полвека назад. Эти пароходы каждую весну красят свежей краской. Латают палубы и трубы, укрепляют днища, чистят медь. Их паровые машины обеспечивают светом и теплом большую часть города. А выше, над ними - силуэты стройных яхт и легких воздушных катеров. Если не приближаться к скале, если смотреть сквозь вечерний сумрак и морозную пыль, можно представить, что все эти корабли все еще готовы к рейсу, что все они только ждут команды, чтобы отправиться в путь. Их крылья давно разобраны, их несущие аэростаты разрезаны на лоскуты и использованы в хозяйстве. Но они все еще помнят соленые морские ветры, они знают, что такое настоящая большая жизнь в большом мире.
Грегори не раз пытался представить, каким был город в первые годы существования. Каким тогда казалось небо, о чем мечтали те люди? Чем они жили? Как вообще смогли выстоять, зная, наверняка уже тогда зная, что назад хода не будет?
Раньше у него было много вопросов и огромное желание задать их капитану. Он даже в матросы пошел, чтобы однажды оказаться рядом с ним, услышать правду из его уст. Теперь вопросов уже почти не осталось. Капитан помнил события давние, времена, в которые был жив сын, когда сам он был высоким стройным офицером, а мир был прочен и незыблем. Все, что было после Катастрофы и для него тоже - страшный сон, череда немыслимых, но болезненно важных событий, решений и ошибок. А кто хочет помнить свои ошибки?
...вот уже впереди показался люк, прорезанный в брюхе крейсера, и больше всего похожий на ворота ангара. Дежурный полицейский топтался у сходней, согревая руки о переносной фонарь. Он оглянулся на звук шагов, громко высморкался, и вернулся к своему увлекательному занятию. Он простужен, но заменить его некем.
Грег привычно махнул ему рукой и нырнул вглубь черного прямоугольника. Гасс задержался. Заглянул робко в глаза полицейскому, выпрашивая подачку. Он привык, что его здесь балуют. Грегори шагов не замедлил. Знал, что получив гостинец, пес тут же его догонит, тем более что впереди уже маячил прямоугольник выхода. Привычная дорога, все, как в любой другой день. Если только...
Неподалеку ему померещилось некое движение. Словно в темном трюме шевельнулась более темная тень. Грегори потянулся за спичками, но достать коробок не успел.
Кто-то сильно и неожиданно ударил его по затылку. Удар отозвался вспышкой перед глазами. Сознание угасло вместе с ней - как гаснет разбитый шальной пулей штормовой фонарь. Медленно и багрово.
Эри
За два месяца она так и не привыкла к новому месту. Она ощущала себя щенком, которого Грег однажды подобрал на улице, пожалел, сунул за пазуху, дал отогреться. Она была чем-то вроде Гасса, черного бродячего пса, который хоть и остепенился, живя в доме моряка, но дворовых привычек так до конца и не утратил.
Гасса Грегори завел намного раньше, чем Эри.
Кроме самого Грегори и его пса в каюте на третьей палубе воздушного транспортного судна «Квадрат» жили книги подчеркнуто морского содержания, до которых Эри не имела права дотрагиваться, потому что они остались Грегори от деда. Дед его матросом не был, но имел к морю самое прямое отношение. Он работал кочегаром на этом самом «Квадрате».
Когда моряк жил один, ему хватало маленькой комнаты в трюме, стального мешка с откидной койкой и единственным маленьким иллюминатором. С появлением Гасса он перебрался выше, а когда появилась Эри, он самовольно занял и подключил к распределителю еще одну соседнюю каюту.
Эри стирала. Полоскала в медном тазу белье, выкручивала, встряхивала, развешивала на веревках, которые натянула поперек комнаты-каюты. Ей нравился запах чистых влажных вещей. И нравилось, как закатное солнце, забравшись в окно, раскрашивает белую ткань во все оттенки розового и золотого.
Когда-то она могла только мечтать о таком доме. Но тогда, в те времена, она была совсем глупая и словно замороженная. Как рыба в трюме. Тогда ей все время было холодно, и мысли крутились в голове совсем простые: как бы найти такое место, где можно поспать в тепле.
И лучшей была ночь, когда ей удалось пробраться в машину одного из пароходов...
Но даже тогда она все-таки понимала, для чего взрослый одинокий мужчина может позвать к себе бездомную малолетку. Пару раз даже звали. И она убегала. Старалась держаться подальше от людных улиц, жила тихо и незаметно. Пожалуй, у Грегори не было бы шанса ее подобрать, если бы она не оступилась на одном из узких трапов и не скатилась бы прямо ему под ноги.
Она боялась. В первые дни она боялась при нем разговаривать даже шепотом. Все ждала, вспоминая страшные истории, из тех, что беспризорники нижних улиц рассказывают друг другу по ночам в свете тусклых масляных ламп или костерков. О людоедах, которые питаются детьми. О маньяках, которые отапливают свои комнаты, сжигая в печках трупы бродяг. О торговцах людьми, о призраках-колдунах, заставлявших когда-то летать корабли, а теперь мстящих живым, являясь к ним и уводя с собой в миры грез и пустоты. Среди этих историй было место и насильникам, и убийцам, и даже чудовищам, которые лишь притворяются, что они люди...
Она решила, что вовсе не будет спать ночью, а утром обязательно сбежит. Но у нее был жар, она ослабла от голода, и конечно, никуда сбежать не смогла. И обе ночи спала, как убитая. Если Грегори к ней и заглядывал, она этого не помнила.
Он каждое утро уходил на вахту в дом капитана, и Гасс убегал с ним.
Он редко что-то говорил, но разрешал смотреть старые альбомы. У него было мало вещей, и все они умещались в один потертый кожаный рюкзак.
Сначала Эри его боялась. Потом она боялась сделать что-нибудь не так: выкинуть что-то нужное, убрать что-то, что требуется каждый день, боялась его задеть и боялась, что так и останется для него кем-то вроде Гасса.
Свет за окошком стал меркнуть. Как же долго она возилась с бельем! Скоро вернется Грегори, нужно разогреть ужин. Посидеть с ним рядом, ответить на дежурные вопросы, дождаться, пока он заснет... и осторожно выскользнуть вон из комнаты.
Эри улыбнулась. В этой новой жизни у нее были друзья. У нее было важное и тайное дело. И еще у нее было будущее, ради которого стоит жить.
Грегори
Это был сон. Такие сны приходят, если ты болен или пьян. Горячечный тревожный бред, посреди которого всплывают иногда такие достоверные сцены, что на утро кажется, будто все случилось на самом деле.
Снилось, что он разговаривает с Эри. Они говорили о чем-то теплом и правильном, а потом она разозлилась и выговорила ему за все, в чем он, по ее мнению, был повинен. Она плакала, плечи ее вздрагивали, а Грегори вдруг вспомнил, что так уже было однажды. Недавно, неделю назад.
Она оказалась очень хозяйственной девочкой. Бескорыстной и честной. Она не трогала вещи из его сумки, но навела порядок в каютах, вычистила посуду и помыла все, до чего смогла дотянуться. Засверкали по-новому металлические накладки и крышка иллюминатора. Она заштопала все его старые сорочки и навела порядок на книжной полке.
Грег замечал ее старание, но отчего-то думал, что причиной тому - благодарность за спасение. Она и впрямь ведь могла погибнуть. В день, когда они встретились, на ней были бесформенные обноски, не доходящие до колен, и огромные сапоги на босу ногу. Грегори подумал тогда, что ей, должно быть, не больше тринадцати. Худая, нескладная, очень голодная и замерзшая девочка. К тому же, она отчаянно его боялась, и он старался лишний раз к ней не подходить. Неделю назад Грег, вернувшись после вахты, обнаружил, что она сидит на кровати, уткнув лицо в колени, и тихонько плачет.