Она сурово оглянулась на меня. Отец Кирилл послушно лег на подушки и поманил меня пальцем, улыбаясь.
– Симоне Ионии, любиши ли меня? – прошептал он.
– Вы знаете, батюшка, как сильно я люблю вас! Я очень, очень вас люблю…
– С Богом, отче Симоне, молись обо мне, а я буду молиться о тебе! С Богом! – благословил он меня.
Это была наша последняя встреча. Я вышел в коридор с лицом, залитым слезами.
– Батюшка, прямо чудо какое-то! – наперебой говорили сестры. – Старец до этого лежал, не говорил, и даже не шевелился. А тут сам поднялся и даже разговаривал так бодро… Вы бы почаще к нему приезжали, раз у батюшки от вашего приезда так здоровье улучшилось…
В Москве мне пришлось ездить с кислородным баллоном, легкие уже не выдерживали столичного воздуха. Не задерживаясь, мы улетели в Грецию. На Фиваиде нас встретили радостно. Где-то на чердаках отыскался старый пожелтевший устав скита: постная седмица, всенощные бдения по четкам, литургии по воскресеньям.
– Надо же, как получается! – радовались братья. – Оказывается, сами того не зная, мы живем по древнему Фиваидскому уставу, который благословили игумен Макарий и духовник отец Иероним!
В Фиваидскую библиотеку мы привезли из Москвы первые издания книг старца Софрония «Видеть Бога, как Он есть» и «О молитве». Почитая Афонских подвижников и учеников Иосифа Исихаста, я всей душой принял книги отца Софрония, которые словно убрали некую завесу и явили мне полноту духовной жизни и ее безграничные просторы. Благодаря чтению его книг, в сердце моем сами собой объединились все периоды моей молитвенной жизни – и в Абхазии, и в Греции. Греки, сербы, болгары, румыны и даже далекие копты, с их своеобразным Православием, – все они стали открытием глубин православного духа, который не знает границ и расстояний. Во мне созрело глубокое убеждение, что без книг старца Софрония в современном Православии образовалась бы огромная и ничем не восполнимая брешь.
Из Троице-Сергиевой Лавры позвонил отец Анастасий и рассказал, что наместник благословил издать сборник стихов из моего кавказского периода. Я хотел, было, предупредить издателя, чтобы не печатали попавшие в их руки черновики, но мой друг сообщил, что архимандрит Феофан уже благословил, не принимая никаких возражений: «Печатайте все!» Спасибо этому необыкновенному человеку, одаренному и талантливому деятелю Церкви, с которым то и дело пересекалась моя жизнь. Отец Агафодор продолжал перевод своих первых книг с греческого языка, на мой взгляд очень удачный. Но все эти небольшие радости быстро сменились сильной скорбью: я узнал, что монах Григорий скончался и погребен на монастырском кладбище. С грустью стоял я неподвижно у простенького креста. Все уходит, все лучшее, что встречалось в жизни, уходит, словно не желая быть ею, как будто с какой-то легкостью просто и незаметно оставляя ее и возвращаясь в неизменное и вечное, что не имеет в себе никакой скорби.
Монахи принесли епитрахиль и кадило. Я отслужил литию и мы с отцом Агафодором протянули у могилы монаха по несколько четок. Я присел на кладбищенскую скамью. Вдали, над редким сухим леском, кружили чайки, почему-то залетевшие сюда, так далеко от моря. По вечнозеленым оливам пробегал ветерок, заворачивая наизнанку серебро листвы и качая скорбные кипарисы. У ног примостился рыжий монастырский кот и с мурлыканьем начал тереться о ботинок. Текучие неуловимые видения жизни, в которой и я сам был мимолетной вспышкой переживаний и поисков. Даже слабое тепло зимнего солнца, греющего правую щеку, казалось светом, пришедшим из другого мира, уже оставленного мной навсегда и передающего мне свои последние теплые ласки…
Болезни вновь обрушились на меня и я со скорбью начал понимать, что климат Афона не подходит для моих легких. Зима на Святой Горе выдалась суровая. Даже Новую Фиваиду засыпал снег, отчего скит похорошел неузнаваемо – снежный покров прикрыл все старинные развалины, превратив их в какой-то сказочный город. Я углубился в рукописи монаха Григория и забыл обо всем. Его записи удивили меня. В них вперемешку были собраны его замечания по различным вопросам духовной жизни и многочисленные цитаты его любимого святого – преподобного Каллиста Ангеликуда. «Тех, которые достигли истинного созерцания, Дух Святой соединяет с предвечной красотой Божественной Троицы. В глубоком изумлении при созерцании света Троицы ум теряет способность к восприятию чего-либо иного и забывает самого себя. Человек в Божественном созерцании облекается в Небесный образ, в образ Небесного человека».