Коротышу удалось передать Михасю все, что вызнала Ирина, и о сочельнике сказал, и об оберсте, начальнике штаба дивизии, о Штрумпфе, Казимире. Михась незаметно осмотрел церковный двор, расположение построек, ворота и калитку, обошел ограду. И попа мельком видел.
«Порядок, Коротыш», — сказал. И ушел.
Скрытые вечерними сумерками, Левенцов и Михась притаились у церковной ограды. Паша, Толя Дуник и Тюлькин в маскировочных халатах залегли у сугробов, на повороте. Когда оберст, жених Ганны и Казимир подъедут, они выскочат из засады, нападут на них и обезоружат.
На дорогу, на все вокруг, как крупинки света, сыпался медленный снег, и оттого тьма никак не могла сгуститься. Кирилл и Ивашкевич вошли в калитку, глазами поискали лопату. Она, как и следовало, стояла у ограды. Оглянулись, в сторонке лежало несколько потерянных поленьев. Все было правильно. Возле сарая на веревке, рукавами вниз, будто тянулись к земле, висела постиранная рубашка Коротыша. Все правильно.
Они поднялись на крыльцо, постучались.
Отворила попадья. Она попятилась, увидев их.
— Отец Феодосий! — позвала визгливо.
— Не беспокойте батюшку, — легким движением Кирилл отстранил ее. — Мы и сами к нему пройдем.
— Ну, чего там еще? — ворчливо откликнулся кто-то из комнаты.
«Поп», — догадались Кирилл и Ивашкевич.
— Отец Феодосий! — снова взвизгнула попадья. — Иди же…
Поп выглянул в освещенные сени.
— Пожалте, пожалте, — нашелся он и старался казаться любезным и растроганным. Но голос был удивленный, и глаза были удивленные, растерянные. — Чем могу? — прокашлялся в кулак, и это выдало его страх.
— Чем можете? Мм… Что-нибудь вкусное бы, — добродушно сказал Кирилл. Он и Ивашкевич уже вошли в столовую.
— Пожалте, пожалте, — потирал поп свои пухлые руки.
У попа было узкое лицо. Оно все время менялось, то заискивающее, то настороженно-напряженное, то деланно бодрое и лукавое. Совсем крохотные глазки, казалось, ничего не видели. Он принужденно улыбался, но деревянно растянутые губы не выражали улыбки.
— Как, батюшка, поживаете? — усаживался Кирилл, опираясь руками о стол. — Что доброго?
— И что может быть доброго, — вздохнул поп, — когда война. — Он провел ладонью по горячему лицу сверху вниз, как бы смахивая все, что выражало волнение. И опять улыбался. «Ничто пока как будто не предвещает плохого», — успокоились его глаза.
— Война отсюда далеко, — в упор глянул на него Кирилл.
Поп выдержал его взгляд.
— Далеко, — согласился он, силясь проникнуть сквозь первые слова Кирилла, которые, он понимал, ничего не значили. Поп сторожко следил за каждым его движением.
Потом Кирилл стал спрашивать о том, о сем. Вот спросил он о сыне. Казимир, кажется? Но поп старался уклониться от ответов на вопросы, которые задавал Кирилл.
— Верит народ в Советскую власть. Верит, скажу я вам, истинно верит. Когда была она, Советская наша власть, все шло хорошо, — ни с того ни с сего сказал поп. Потом, словно сам с собой рассуждая, произнес: — Но немцам рано или поздно будет каюк.
— А жених дочери как же? А поместье в Силезии как?..
Поп оторопел.
— Какие там женихи, — замахал он руками. — Время-то! Женихи…
— Время, верно, трудное. Да не для всех.
Поп промолчал.
— Несите угощение, — крикнул он. — Что вы там, женщины!
Ирина принесла на блюде пирог с мясом. Она не знала, как должны развернуться события и как себя держать, и потому нервничала. На ее побледневшем лице жили только глаза, тревожные, спрашивающие.
— Куда ставишь, — зашипел поп. — Не тянуться же товарищам через весь стол. Ух, невоспитанность… Племянница, — объяснил он. — Отец ее, брат мой, в Красной Армии воюет. Герой. А мать немцы повесили. Царство ей небесное, — быстро перекрестился.
— Ай, ай, — повесили, значит? — перевел Кирилл глаза на Ирину. — А Коротыш где? — Он убрал ее сомнения.
— Тут я, — весело отозвался Коротыш из кухни и вбежал в столовую. — Тут!
Поп потерянно вытирал рукой испарину на лбу. «Так вот они кто, путники из-под Минска! Пропал, пропал теперь!» Но сразу взял себя в руки. Не все еще кончено. Только бы дотянуть, пока явятся спасители.
— Ганна!
Никто не откликнулся.
— Ганна, — повторил поп. — Неси!
В дверях показалась Ганна, жалкая, с трясущимися руками. У нее подкашивались ноги. Густо-рыжие волосы ее смякли, как молоченая солома.
На столе появились жареные куры, домашняя колбаса, холодец, сметана, квашеная капуста, хрен и горчица, ломти хлеба на тарелке. Давно уже Кирилл и Ивашкевич не видели такого. Кириллу захотелось свежего хлеба. Он протянул руку к тарелке. Хлеб был теплый и мягкий, и пальцы вошли в него, как в вату.