Его втолкнули в машину, он не удержался на протезе и растянулся в кузове. Он ударился головой о выстланный железом пол, и картуз отлетел в сторону. Ощущение скованности всего тела не покидало его — немы связанные узлом руки, недвижна культя ноги, на которой сдвинулась деревяшка. Он прикрыл глаза, потом открыл их, все равно было темно.
— От, и курить хочется, — простонал Мефодий. — Закурить от бы…
Щепоть махорки в кармане не давала ему покоя, так берег эту щепоть. «От бы покурить…»
Голове стало холодно. Он скосил глаза в одну, в другую сторону — картуза не увидел. «Шут с ним, с картузом. А и нашел бы, как наденешь?..» И не в картузе вовсе дело. Холодно голове потому, что на ней свежая рана, содрана кожа. Хлопнул же, сволочь, пистолетом по черепу… Он повертел головой, чтоб волосы легли на рану, но ничего не вышло. Было холодно.
— Шут с ним…
— Ты что, Мефодий?
— А ничего. Курить от хочется. В нутре пусто.
Слышно было, Мефодий все еще чего-то возился.
— Федор, — сказал. — А меня нести придется. Не тебе. Им. Колотушку, сволочи, с места свернули.
Федор промолчал.
Машина затормозила и остановилась.
— Все? — удивленно подумал Мефодий вслух.
«Будешь называть участников? Отпираться дальше нет смысла. Все ведь известно». Тот, кто переводит слова офицера, слегка задрав голову, сверлит Мефодия гадючьими глазками и ждет. Зеленые буравчики смотрят на него строго, с ненавистью, потом заискивающе, угодливо на офицера — удивительно даже, как успевает менять выражение лица. Голова маленькая, тоже гадючья, и плешивая. Мефодия так и подмывает плюнуть на блестящий кружок с седым пушком на висках и на затылке, прямо с трудом сдерживается. «А известно если, чего спрашивать?» — «Для порядку». — «А людей до смерти забивать — порядок? Мне от все ребра повыломали». — «Давай показания, бить не будут. А дашь. Обязательно дашь. И не такие давали…» Мефодий видит: немец начинает серчать. Чудак от, сказал же: заложил мины он вместе с Янеком, а чего еще говорить? Ну, Янека убили. Он, Мефодий, за двоих и в ответе. А на плешь плюнуть от как хочется!.. «Так будешь называть участников?» Уже и переводчик сердится. Мефодий бросает взгляд на него, на офицера. А пошли они!.. «А я и Янек, от и участники. Большое ли дело пару мин заложить?..» Федор, говорят, сознался? И Олька созналась? А пусть сознаются. «Про Федора да про Олю нема чего говорить». Не то что мины с ними закладывать, — с дерьмом этим он в один нужник не сядет… Он их в кумпанию не берет. Федор, сукин сын он. Им, немцам, служит. Народа он враг. В тюрьму потому и затолкали до войны. И девка, больше она немецкая, чем советская. Будет он с ними пароваться!.. Наши вернутся, их, стервей, беспременно повесят! «Понял, нет? Переведи». Он и Янек, никто больше. «Мало тебе?» — «А еще? Другие, другие… — понукает переводчик. — Называй. Называй. Не только Федора и Олю, а всех. И где они? В городе? В лесу? Где? Говори! — переводит плешивый слова офицера. — Говори, хуже будет, господин офицер шутить не любят», — от себя, видно, добавляет плешивый. «А ты обратно переведи, что господин офицер сволочь. Понял, нет? И ты, христопродавец, сволочь. И это переведи. Ага. Пусть знает…» Офицер нажимает на кнопку. Входят двое. Высокие, ладные, дюжие. Мефодий вздрагивает — эти в прошлый и позапрошлый раз били. Его охватывает ощущение боли, будто уже начали выламывать ему руки, начали колоть, вонзать в тело раскаленные иглы. Над левым глазом, где должна быть бровь, еще не спала багровая опухоль. Правым глазом и увидел это в зеркале на стене, когда его вели сюда. Как и в прошлые разы, Мефодия хватают под руки и волокут в другую комнату, дверь напротив. Там и били. Он и подумать ни о чем не успевает, и — руки за спину и вверх. Раз! Что-то тяжелое бухает по ногам. Грохнув протезом, валится он на пол. «Колотушку мне перебьешь, — хрипит и показывает на протез. — Мне ходить на чем?» Он силится подняться и не может. Его подхватывают, он опять стоит. По бокам те, двое. «Говорить будешь?» — «А я сказал: я и Янек». Удар в левую скулу, голова клонится вправо, удар в правую скулу, голова падает налево. Рот полон крови, и Мефодий, как большую слюну, сглатывает ее. С размаху — сапог в живот. Мефодий слышит свой долгий крик, слышит и потом, когда сгибается углом от боли. «Говорить будешь?» — «Я… и Янек…» Может, еще что было, но он уже ничего не чувствует…