Они и не заметили, как Светланка, уронив голову на скрещенные руки, уснула за столом.
Часы показывают половину третьего.
Светланка чувствует на плече осторожную руку матери.
— Ложись в постельку, — доносится до нее из теплого полумрака.
Вздрогнув, она открывает глаза и, успокоенная, сбрасывает ботинки, снимает платьице и уютно укладывается в кровать. Давно не ложилась она вот так, легко, в одной рубашонке. Присутствие отца отгоняло страшное, и все становилось прочным.
Кирилл просыпается в ту самую минуту, когда черная тарелка репродуктора возвещает наступление нового дня. Радио в квартире ни на миг не выключают. Светланка спит, спит крепко, слышится ровное ее дыхание. Раздается голос диктора, передающего сводку Совинформбюро. Кирилл поднимается с постели и приглушает радио, пусть Светланка еще немного поспит… Она надышала пятнышко на подушке, и пятнышко это, влажное, темнеет возле уголка рта, прислоненного к наволочке. Кирилл сворачивает маскировочные шторы, и комната наливается тусклым светом осеннего утра. Предметы еще неясны и невесомы, силуэты их лишь угадываются, из глубины возникают письменный стол, спинки стульев, этажерка, книжный шкаф, верх его и низ тонут в сумраке. Постепенно вещи входят в укрепившийся свет. Под репродуктором, на полу, комом торчит громоздкий узел, Кириллу видны широкие карминовые клетки на зеленом фоне платка. Каждый раз, когда объявляется воздушная тревога, жена уносит узел с собой в бомбоубежище. В узле самое необходимое — белье, документы, деньги, все, что понадобится в первый же день, если бомба превратит дом в развалины. И опять вспоминает Кирилл генерала. «У меня погибла семья. Вся». Обыкновенное дело? — ужасается он. Генерал так и сказал: обыкновенное дело…
За окном день, звенят трамваи, с моста доносятся хриплые, еще не прочистившиеся после ночи, гудки автомобилей, дворники шаркают метлами по тротуару, и слышны невыспавшиеся голоса.
Кирилл намыливает кисточкой щеки, мыльная пена клочьями, как вата, густо покрывает лицо, и из зеркала глядит на него дед-мороз, потерявший бороду. Он бреется. Светланка просыпается, у нее удивленные глаза, она вскакивает, еще пышущая теплом постели, бежит умываться. Возвращается с порозовевшим от воды лицом. Катерина несет на горячей сковородке утихающую яичницу. Кирилл смотрит на будильник, переводит взгляд в окно, за которым дымится рассвет, словно ищет подтверждение, что уже в самом деле четверть седьмого.
После завтрака Катерина с нервной сосредоточенностью перекладывает с места на место теплое белье Кирилла, полотенце, свитер, шерстяные носки. Наконец отрывается от раскрытого рюкзака и растерянно водит глазами по комнате, стараясь вспомнить, все ли необходимое положила туда, хотя хорошо знает, что все.
— Ну вот, — произносит Кирилл и видом своим показывает, что остается только попрощаться. Выражение лица, жесты, слова, особенно слова, такие, будто ничего не произошло. Но до чего он взволнован! — Ну вот, — повторяет он, чтобы еще что-нибудь сказать, и это стоит ему больших усилий.
А быть может, о чем-то самом нужном так и не сказано. Он перебирает в уме, но ничего не может выделить из множества обыденных вещей. Оказывается, последние минуты, когда надо так много сказать, все сказать, заполняются неловкими паузами, нескладными повторениями, собственно, тоже паузами.
Сколько раз сидел Кирилл в этой комнате, на этом самом месте и не ощущал своего присутствия, а сейчас все напоминает ему, что он здесь. Все, что видит, кажется ему более значительным, чем всегда, и книжный шкаф, и репродуктор, и вешалка в передней, и старая дорожка, у которой, оказывается, крестообразные узоры. Вещи, даже самые незаметные, выступают в своем самостоятельном значении, словно только для того, чтобы прочно войти в сознание и вот такими, какими он видит их сейчас, остаться в памяти.
— Смотри же, Кирилл, — сдавленно произносит Катерина. — Будь осторожен. Не бросайся в пекло. Я же тебя знаю.
— Бросайся не бросайся, а все равно в пекле. Как все.
— Береги себя, — произносит она снова, будто и не слышала слов Кирилла. Как еще отгородить его от беды, которая, ей кажется, уже стоит у него за спиной?
Он понимающе улыбается.