— А с ним?
— С ним? Если Натана?
Кирилл, как всегда, принимая решение, шагал из угла в угол, покусывая нижнюю губу.
— Ладно. Давай еще Сидоровну. Ей и в деревню завернуть можно, и на дорогу выйти, да мало ли. Давай с ними Сидоровну.
— Давай.
К утру второго дня они дошли до какой-то деревни, которой не должно было быть на их пути.
«Либо на карту не нанесена, либо шли не так», — встревожился Плещеев. Перед деревней зиял кривой овраг. В овраг спускалась тропка, которую, пока шли, не видели. Тропка кинулась им под ноги у самого оврага. Она пересекала овраг и выползала наверх, к передним избам. «Сбились с маршрута, — понял Плещеев. — Где-то здесь сбились, у Турчиной балки, она недалеко, немного левее». Два раза, сняв сапоги, переходили они ее вброд. Тут, в своем нижнем ходу, вода в балке по-весеннему кипела, черная и быстрая.
Бросив на землю мешки, Плещеев и Натан отвернули закатанные штанины, натянули на ноги сапоги. Прасковья Сидоровна замочила юбку и, повесив корзинку на еще голый сук березы, отжимала с подола воду.
Натан достал из кармана пачку папирос.
— Кури.
Плещеев удивленно взглянул на пачку, взял папиросу с длинным мундштуком, плотно набитую темно-желтым табаком, будто наполненную медом. Помял пальцами, сунул в зубы.
— Довоенные, — похвалился Натан. — Пашка раздобыл.
Закурили, с наслаждением втягивая в себя дым.
Они стояли в болотном перелеске и сквозь редкие кусты смотрели на видневшиеся избы.
— Деревня немалая для этой совсем глухой местности, — сказал Плещеев.
— Ну? — спросил Натан. Это значило: как быть дальше?
Плещеев молчал.
— Хорошо, не ночью наскочили на деревню, — сказал наконец. — В темноте и не заметили б ее. В такой могут и немцы быть. А полицаи обязательно. Переправа же недалеко. — Он сделал две затяжки, одну за другой, выкуренную папиросу, погасшую, растоптал, выпустил дым. — Повезло.
— Рискнем? — спросил Натан. — Ночью обойдем ее, и напрямую.
Плещеев посмотрел на него, с минуту не отводил глаза.
— Нет, — покачал головой.
— А что же тогда?
— Вернемся и возьмем дорогу с того места, где сбились.
Прасковья Сидоровна машинально взглянула на свою мокрую юбку.
Повернули обратно к Турчиной балке.
Теперь вода в балке была не черная, а сизая, с синьцой, словно в нее окунулось утреннее, чуть облачное небо. Держась за голые ветки кустов, спустились и по крутым склонам балки поднялись наверх на противоположную сторону.
— Пойдем берегом. Метров сто отступим от балки, и вдоль берега, — сказал Плещеев решительно. — Тогда не собьемся.
— Но километрах в четырех от переправы ни леса, ни даже кустов. Голо, — тоже твердо напомнил Натан. — Посмотри карту.
— Смотрел. Раньше вечера не доберемся. А вечер скроет нас.
— Вечер скроет и патруль, — сказал Натан. — Вечер ко всем одинаков.
— А гранаты у нас для чего?
— На крайний случай.
— О крайнем случае ты и говоришь.
Оба замолчали.
Шли редкими перелесками — березовыми, осиновыми, В просветах была видна Турчина балка.
Турчина балка неровной темной линией тянулась сбоку, и они не выпускали ее из виду. Кончились перелески, появились болотные кочки. Сапоги становились тяжелыми, они были облеплены комьями мокрой желтой земли.
«Взорвем переправу, вернемся, и пойду пробиваться на восток, к линии фронта, — размышлял Плещеев. — Обратно в действующую армию». Он мог и раньше уйти, его не удерживали. Нет, нельзя было раньше. «Человек из плена — одно, из партизанского отряда — другое…» Может быть, придется идти от отряда к отряду — дорога большая. Пусть. Но — в армию! Он артиллерист. А Натан… Натану, конечно, сложнее пробираться по немецким тылам. Да он и здесь в деле. Плещеев стал думать о Натане. На войне не бывает ни то ни се. Либо человек, либо подлец. Под огнем узнается сразу. Натан — человек. Хороший человек.
Плещеев увидел: Натан подтянул на плечах мешок со взрывчаткой. Он тоже шевельнул плечом, и мешок принял более удобное положение.
Вот и еловая роща, последняя — показывала карта. Вдали виднелся холм. Он то пропадал, придавленный тяжелой стеной чащи, то сквозь прогалины резко проступал, одинокий, круглый. В соломенном свете полуденного солнца холм казался легким, пустым, как надутый шар, — стоит дунуть ветерку, и он сорвется с земли. Холм — самый верный ориентир. Он должен быть все время слева. Глаза Плещеева находили его каждый раз, когда деревья расступались.