— Разогрею.
— Не надо, Алеша, — устало сказал Кирилл. — Мы так. Очень хочется есть.
Жадно ели они остывшую пшенную кашу. Уже потом, когда поели, Кириллу показалось, что каша отдавала болотным запахом.
Они уснули сразу, лишь вошли в палатку и легли на еще влажный лапник.
Кирилл пробудился раньше всех. Должно быть, оттого, что почувствовал на лице ветер. Ветер проникал в палатку через щели внизу и холодил щеки, лоб, дул в сомкнутые веки. Кирилл открыл глаза: все отодвинулось куда-то и проступало, как сквозь запотевшее стекло. Ветер колебал слабо пригнанные края плащей, и они приподымались и опускались, и свет серебряными струями то вливался в палатку, то отступал наружу, и в палатке тотчас темнело, будто наплывала туча. Потом ветер сдувал тучу, и опять на короткий миг ложилось на землю тихое сияние. Усталость по-прежнему давала себя знать, она еще не прошла, но сон пропал. Рядом крепко спали Ивашкевич и Михась, они, кажется, даже не дышали. Осторожно, чтоб не задеть их, Кирилл выбрался наружу.
Небо снова прояснялось.
Кирилл присел на кочку. Хорошо вот так, молча, бездумно, сидеть на этой кочке и смотреть на палатки, стоявшие, как стожки свежего сена, на которые ранние лучи накинули розовые косынки. Под белым негреющим солнцем видны были продетые в воздух серебристые паутины. Легко и грустно падал с дерева желтый лист, он лег на землю, и высокая трава мягко прикрыла его. На минуту Кириллу показалось, что он затерялся где-то во времени и пространстве, в темной и пустой глубине, и все остановилось, и от него не требуется ни малейшего усилия. Такое безмолвие, такая тишина вокруг, такой покой разлит над миром, что не верилось в войну.
Он увидел Толю Дуника. Тот появился у шатровой ели. Держа руки на автомате, он ступал по натоптанному в рыжей траве следу и приближался к Кириллу. Этого было достаточно, чтоб восстановилось истинное положение вещей. И утренний свет, и палатки, похожие на стожки сена, и лес как бы перевоплотились и сулили уже не покой, — опасность. Прежняя жизнь отошла и померкла, ее уже не было, и все выглядело иным, настолько иным, что ничем ее не напоминало. И он принимал жизнь, которую принесла война, такой, какая она есть и какой она будет.
«Надо начинать». Кирилл поднялся с кочки и по раскиданным по траве солнечным пятакам пошел к палаткам.
6
Он сверился с компасом и картой: все так, шли как будто правильно, успокоился Кирилл.
Озеро осталось позади. Но еще долго, пока пробирались они жердняком, озеро блестело справа, матовое, словно молоком налитое. А потом совсем потемнело. Потом нежаркое солнце, выбившееся из большого, тоже матового, облака, снова обдало его светом, и тихая середина сверкнула было и погасла, — они входили в зеленый и пахучий сумрак ельника.
Отсюда, если следовать карте, надо бы повернуть на олешник, вон он, но там по колено завязнешь в болоте, — соображал Кирилл. «Смотри, Гриша, а?» Ивашкевич взглянул на карту. Ничего не сказал. Они продолжали двигаться в еловой тесноте.
Одежда Петра пришлась Кириллу впору, только шапка, кургузая, все время сползала на затылок.
— И потерять недолго, — в который раз сдвинул ее наперед. — Рукам работенка.
Ивашкевич бросил на Кирилла беглый взгляд, губы его тронула короткая усмешка: «Умеет же носить лохмотья…»
— Зато вид у тебя… Немец встретит, и тот пожалеет. — Ивашкевич поправил автомат на груди.
Немного позади, держа оружие наготове, тяжело и прочно ступал Паша.
Вышли они в шесть утра, на поиски подпольного обкома партии. Алеша Блинов, передав в Москву радиограмму, сообщавшую генералу и товарищу Кондратову местоположение отряда, накормил их супом и кашей из концентратов. Сейчас было уже около двенадцати.
— Знаешь, сосет под ложечкой, — признался Кирилл. — Пожалуй, пожуем?
— А как же! — подкинул Паша, и глаза его заблестели. Он торопливо шагнул и шел уже рядом с Кириллом и Ивашкевичем.
Ивашкевич достал из глубокого кармана ватных брюк пачку галет, надорвал упаковку, извлек три галеты, дал Кириллу, потом три Паше и себе вынул. Шли, ели.
Лес редел. Подошли к опушке.
Кирилл слегка раздвинул еловые ветви, выглянул. Большой луг. Видно, болотистый — осока, мелкий олешник. Дорога и вела олешником, потому и не пошли по ней, что болото, и повернули в ельник. Посреди луга стог. Стог не удивил — деревня же недалеко, показывала карта, километра два. Безмолвный, недвижный луг полон первобытной тишины.
Никого.
Ветер перебежал через луг, оставив за собой чуть пригнутую отаву, влетел в лес и лег Кириллу под ноги.