Масуров пошевелил в стремени затекшей ногой.
«В чем же все-таки дело? Связной сказал: срочно…» Масуров перебирал в памяти план операции, пробуя отыскать в нем уязвимые места, но так ни к чему и не пришел. «Придется потерпеть до утра». Утром Саша-Берка доложит обстановку.
Темнота постепенно накрывала всадников.
Уже ночь.
А опушки все нет. Ночью дорога длиннее. Ночью расстояние увеличивается.
В лицо ударил ветер и сквозь зубы хлынул в рот, как холодная вода. Во мраке Масуров и Витька не увидели, что выехали на опушку. Опушка огибала поляну, и они следовали за ее поворотами. Масуров заметил, что звезды, в начале ночи висевшие над головой, переплыли влево и были теперь у черных зубцов дальнего леса.
Утро застало их у лесного озера, темного от вечной тени. Вода в озере мертвая, лежит — не тронется, и даже приди сюда ветер, все равно не вздрогнет, не сморщится, гладкая, как стекло.
— Слушай, Трофим. Так я прибыл.
— Прибыл, Витька. Вот Саши-Берки еще нет. Скоро парень прибудет. Третью получишь лошадь. Прямо колхозный коновод, — пошутил Масуров.
Они спешились.
Здесь Витька с лошадьми, скрытый от всего на свете, оставался, когда приезжал на Лань, и ждал, пока Масуров справится с делом. Витька взял у Масурова повод и повел лошадей к двум рядом стоявшим покривленным дубам. Стволы, выгнутые внизу коленом, образовали коновязь. Масуров медленно пошел Витьке вслед. Потом повернул от дубов. Повернул просто так. В густом лесу не было солнечного света, тени тоже не было. И ветра не было, и не было травы, только плотный, настоянный воздух, только податливый настил рыжих еловых игл, сброшенных в прошлом году, позапрошлом и еще раньше. Когда Масуров ступал по мягкому настилу, у него было ощущение, что по туче идет.
Он вернулся к Витьке. Тот уже сиял торбы с овсом, перекинутые через спины лошадей, подвязал к их мордам.
— Слушай, Трофим. — Витька достал из вещевого мешка хлеб. — Бери вот.
— Хлеб весь ешь, Витька, — повел Масуров рукой. — Весь. И сахар тоже. А я разживусь.
— Слушай, Трофим. Нет. Бери полбуханки. Мало ли что.
— Витька, я сказал — весь. Это приказ. Начальник-то я… — Строгость, как всегда у него в таких случаях, не получилась. Мешала притаенная в губах улыбка, спокойный взгляд.
Витька просительными глазами смотрел на Масурова. Рука его держала хлеб.
— Ну, Витька, отдыхай. Я пойду. — Масуров постоял еще минуты две. — Отдыхай.
Он медленно двигался вдоль топкого болотистого берега озера.
Четыре километра лесом. Масуров шел не спеша. После ночи езды верхом хотелось размять ноги. Незаметно вышел в редняк. Как кусочки солнца падали с высоты багряные листья и в хмурое утро вносили свет. Впереди проступила речонка Лань.
Он остановился. Посмотрел вправо-влево, еще раз посмотрел. Он бывал здесь не раз…
Он увидел переправу через Лань. Переправа разбита. Бомба. Возможно, даже случайная: местность эта болотистая, пустынная, в стороне от военных дорог, и здесь — ни отступать, ни наступать. Вниз по течению этой речки, метрах в трехстах от переправы, бревенчатая хижина перевозчика. Масуров направился к ней.
Просевшие нижние венцы наполовину врылись в землю, деревянная крыша давно покрылась пятнами курчавого зеленого мха, и было похоже, что хижина, как дерево, выросла из земли. У самой хижины, шагах в пяти, врезалась в берег лодка с пустыми уключинами, одно весло лежало у борта, другое стояло в мокром песке торчком, лопастью вверх.
«Весло торчком», — сказал про себя Масуров. Можно идти. Перевозчик, бородатый, закатив рукава, шпаклевал лодку. Он весь ушел в работу и, казалось, даже не видел, как мимо него прошагал Масуров и скрылся в хижине. Перевозчик продолжал копаться у лодки.