Он услышал шум какой-то… Круто повернул голову. Опасность могла прийти вон с того ржанища, с поля, прикрытого с противоположного конца кустами. По полю переползали тусклые ломаные тени, и тени эти могли нести ему смерть. Он достал из-за пояса парабеллум, загнал в казенник патрон. И юркнул под широкую ель, будто в терем вошел.
Прислушался. Ветер… Это ветер раскачивал деревья, и тени повторяли их движения. Масурова всего продуло, и было холодно. Он ощущал ветер во всем теле.
Он сделал несколько шагов — в лес. «Подальше от опушки. Кузьма найдет. Все тут закоулки ему известны…»
Масуров дошел до оврага. «Здесь все-таки тише, не так дует». Хватаясь за кусты, стал спускаться в овраг. Ногой нащупал выбоинку, поискал опору другой ногой, нашел, снова переставил ногу.
Не удержался и свалился вниз.
Он почувствовал под собой воду. Вода заливала глаза, рот, и он приподнял голову, чтоб не задохнуться. Рубаха намокла и обжала грудь, спину, по всему телу струилась вода, холодная и торопливая. Он уперся руками в быстрое дно, мелкая галька врезалась в ладони. «Дьявольщина! — выругался. — Опять напоролся на эту Турчину балку. Дьявольщина!» Слышал же глухой шум течения и даже подумал — вода, но из-за кустов не разглядел. «Дьявольщина!»
Выкарабкался наверх. Он еле переставлял непослушные ноги в полных воды сапогах, ставшие тяжелыми штаны облепили бедра и тоже мешали двигаться, каждый шаг был мучителен. Сел на землю, сбросил сапоги, размотал портянки, выкрутил их, развесил на сучьях — под ветер — сушить. Потом снял гимнастерку, штаны, нательную рубаху, выжал из них воду и снова натянул на себя. Будто холодное железо обложило тело, и он стал поверх гимнастерки сильно растирать ладонями грудь, бока. Если Кузьма появится не скоро, пропал — замерзнет. Он не мог унять дрожь, зуб на зуб не попадал, он слышал их мелкий, изнуряющий стук.
Теперь время тянулось еще медленнее. Он стал думать о Витьке, о Саше-Берке.
— Где-то тут, если девча не напутала, — остановился Кузьма. — Вон там Грачиные Гнезда. Значит, где-то тут… — За плечами висело ружье. Брезентовый дождевик пузырился под ветром, и Кузьма выглядел полнее, чем был на самом деле.
Ивашкевич и Якубовский шли за ним и тоже посматривали по сторонам.
Масурова нигде не было.
Кузьма подошел к рухнувшей от старости и ветра сосне. Толстый ствол, потемневший от времени, вгруз в землю, и вокруг него, как волосы, густела трава. Кузьма заметил, что сухой ствол был посредине влажным. Никакого сомнения, кто-то, мокрый, недавно сидел здесь. И трава слегка примята. И вдавлены следы ног. Он оглядывался, смотрел во все стороны, но никого не увидел.
Возникли догадки. Может, Масуров наскочил на кого-то или забился куда-нибудь и бредет невесть где… Ни компаса, ни карты. Да и карта что, не спрашивать же дорогу. И нелепо как: в обкоме думали, что погиб, счастливо нашелся и опять пропал. Пропал, когда помощь была совсем рядом…
Приближалась темнота. «Где ж ты, Трофим?» Они поравнялись с разросшимся кустарником.
Якубовский вышел вперед. На груди болтался автомат. Легкий шум в кустарнике привлек внимание Якубовского. Он остановился. Подошли Ивашкевич и Кузьма.
— Чего? — спросил Кузьма.
Якубовский не ответил. Взял автомат в руки, вошел в кустарник. Только голова и плечи его виднелись.
— Стой! Кто? Стой! — услышали Кузьма и Ивашкевич резкий, требовательный голос Якубовского. Они кинулись к нему, в кустарник. Кто-то, кого они не видели, ломясь сквозь кусты, поспешно уходил от них.
— Не стреляй! — остановил Кузьма Якубовского.
В кустах все умолкло. Тот, кто уходил, видно, притаился, ждал.
— Кто? — миролюбиво, но громко бросил Кузьма. — Называйся, кто?
Кусты снова зашевелились. Теперь треск сучьев приближал кого-то. На всякий случай Кузьма тоже вскинул ружье. Ивашкевич вытащил наган.
— Давай, давай сюда, — просил Кузьма. — С добром если, то и мы по-доброму. Давай.
— Кузьма!
Разодрав в обе стороны сгустившиеся кусты, держа их руками, чтоб не сомкнулись, показался босой Масуров.
— Слава богу, — тряс его за плечи Кузьма. — Ну, слава богу. Свои, — показал на Ивашкевича и Якубовского, — Из московского отряда.