— Время, — сказал он.
— Вперед! — Левенцов кивком показал Кнопке, куда идти. — Малый Адольф получит свое сейчас. А там и большого Адольфа черед, — процедил сквозь зубы.
Кнопка с усилием оторвался от топчана и, глубоко вобрав голову в плечи, невидяще двинулся в угол. Окаменевшими ногами, неуверенно, криво, будто больше ими не управлял, переступил он раз, переступил другой раз, потом еще шаг, остановился. На черных начищенных сапогах в гармошку мигал слабый отблеск от лампы на столе, и только это делало замершие ноги живыми.
— На колени!
Паша дал короткую очередь из автомата, и Кнопка, как тяжелый мешок, повалился на пол.
— Кастусь, чув? Стрельнули близко.
На пороге, шаря перед собой палкой, показался высокий старец с белой-белой бородой и с такими впалыми щеками, что скулы круто выдавались и как бы висели над ними. Глаза, лишенные зрачков, блестели, как две маленькие лунки, затянутые льдом.
— Чув, Кастусь? — повторил старец.
— То померещилось тебе, Нечипор. То тебе померещилось.
Немигающие серебряные глаза старца сверкнули, тронутые светом лампы, и пригасли. Они могли выдержать любой и самый долгий взгляд, и Левенцов, смотревший на него, отвел глаза в сторону.
Старец постоял у порога, недоверчиво прислушиваясь к чему-то.
— Послушай, Нечипор. Ухожу с хутора. Совсем ухожу. С Ириной, — перехваченным голосом сказал Кастусь и умолк.
— Куда ж ты, Кастусь?
— И сам не знаю, а ухожу.
— Неволей уходишь?..
— Послушай, Нечипор, — дрожал голос Кастуся. — Один ты остаешься на порожнем хуторе.
— Один, — сказал старец с такой тоской, словно для него уже началось одиночество.
— Послушай, Нечипор, что же делать с тобой? Мне все одно уходить надо…
— Иди, Кастусь. Бог добр, дорогу тебе посветит… — Глаза старца по-прежнему хранили неподвижный цвет гипса.
— Послушай, Нечипор, — не знал Кастусь, что еще сказать. — Ты дрова мои возьми, топить будешь. Бульбу мою возьми…
Левенцов и Михась переоделись в костюмы учителя. Они уже не были похожи на себя и чувствовали это. Взглядом поторапливал Левенцов Ирину. Сомненье на секунду снова пронзило его. Но впереди немалый путь, еще будет достаточно времени подумать обо всем, — отводил он то, что сейчас мешало ему быстро действовать.
Ирина взяла за печью узлы, один большой, связанный в шерстяное одеяло, другой поменьше — всякая мелочь. Глаза ее опущены, она ни на что не смотрела — только бы скорее отсюда, только бы скорее! Нетвердой походкой, как после тяжелой болезни, шла она к двери.
Левенцов мельком взглянул на стол, на недопитую бутылку и стакан, случайно опрокинутый Пашей, на пачку сигарет и консервную банку с красной надписью «Флейш». Перевел взгляд на белые занавески с кружевным низом, настенные коврики. На мгновенье глаза задержались почему-то на багровых пятнах гвоздики, теперь они не были похожи на кровь румянца. Он увидел валявшегося в углу Кнопку и поморщился.
— Пора, — сказал Кастусю и сгорбленно, тяжело двинулся к выходу.
Кастусь постоял у двери, пока все вышли. Нечипор не отходил от него. Взгляд Кастуся упал на ходики. Гирька спустилась низко, к самому полу, и он рывком подтянул ее к жестяному, в замысловатых цветочках циферблату. Только сейчас заметил он, что цветочки такие никогда и нигде не росли. Потом задул лампу. В то же мгновенье ночь вошла в хату и накрыла все.
— Один ты остаешься, Нечипор, — ослабевшим голосом снова промолвил Кастусь и взял старца за плечи. — Пойдем…
— Пойдем…
Глаза Нечипора, казалось, смотрели во тьму, будто видели то, что недоступно остальным. Он проникал в мир, в котором нет ничего, кроме голосов людей, птиц, деревьев, и голоса двигались, обретали плотность, и об них можно было споткнуться, если не обойти.
Только стук палки, передвигавшейся по половицам, только тиканье ходиков напоминали, что жизнь еще не ушла из этой темноты.
Кастусь медленно-медленно спускался с крыльца, точно множество ступенек одолевал с трудом. На последней ступеньке — четвертой — задержался, она скрипнула под ногой, будто тоже с ним прощалась, скрип этот показался ему невыносимым, он быстро опустил на землю ногу, потом другую.
Он вывел из-под навеса уже запряженную лошадь. Вдруг почувствовал, что о голенища сапог терлась головой собака. «Полкан!» Он совсем забыл о собаке. Она тихо повизгивала, отбегала и снова тыкалась в ноги.
Нечипор стоял уже отдельно от всех, как облетевшее дерево осенью в лесу, стоял молчаливый, словно умерший. И Кастусь представил себе безлюдный хутор, онемевшую землю и одинокого слепого старца.