— А мы вас так ждали! Правда, Леня? Мы ведь так ждали! Все глаза проглядели.
— Правда, Рита. Ну как же? — суетился Леня возле меня, и мне стало так хорошо, что я зажмурился. И кругом — сосны, сосны.
— Так вы, значит, с Леней учились? — спросила Рита и, не дождавшись ответа, протянула мне сверху руку, точно бы собиралась поднять меня на крыльцо. И странное дело, я подчинился, я тоже подал ей руку, и она легко меня подняла сразу же на вторую ступеньку. Теперь я стоял с ней рядом, только мое лицо было чуть пониже, но я уже слышал ее дыхание. И только одно мешало — я почему-то стеснялся смотреть ей прямо в глаза, и она тоже почему-то смущалась. Так прошла минута, может, меньше минуты, и она снова заговорила:
— А вы не ответили. Вы, значит, с Леней учились?
— Да, да, я с Леней учился в одной школе, на одной парте сидели. У нас в классе было восемь мальчишек.
— А где же они теперь? — она хмыкнула и посмотрела на меня в упор. Ресницы над глазами дрожали, порхали и походили на юрких стрижей.
— Ну, где же они?
— Иных уж нет, а те — далече… — я вздохнул, а она рассмеялась.
— Стишки читаете. Я в них не секу… — она опять засмеялась. Смех был густой, маслянистый, как у цыганки. И так призывно, цыганисто сверкали глаза. Но все равно лицо ее притягивало к себе, не отпускало.
— Мальчики, а теперь в дом, в дом. — И она шагнула вперед, потом оглянулась.
— Ленечка, приглашай гостя. Ты что-то у меня онемел.
Мы прошли веранду и попали в длинный вместительный коридор. Рита шагала королевой. Плечи ее слегка подавались назад и чуть заметно покачивались. По плечам рассыпались волны, — такие же черные, как и глаза. Не волосы, а вороново крыло. Цыганка Аза, — подумал я и рассмеялся.
И вот мы в большой комнате, просторной, почти квадратной. На стене — нарядный красный ковер. Посредине — широкий стол, заставленный бутылками, рюмками. Ножки у стола гнутые, львиные. А слева от стола — книжная стенка, но книг там мало — больше посуды. Хрусталь, фарфор, серебро. И все это горит, цветет и слепит глаза. И я сразу же не выдержал:
— Хорошо живете! Богато!..
— Значит, понравилось? — Рита оглянулась, и у ней заметались ресницы. — Ну ладно, не отвечайте, все равно скажете, что понравилось. А я вижу, вижу, догадываюсь. Я же цыганка — на расстоянии читаю.
— Цыганка?
— Ты ее слушай, — вмешался Леня. — Она наговорит. Артистка. В комитете комсомола у ней — культмассовый сектор.
— А молодежи здесь много? — я посмотрел на Леню. Но он и рта не успел раскрыть — опередила жена:
— Спросите что-нибудь полегче. Говорят, было много лет десять назад. А потом стройку открыли в райцентре — и парни все убежали. А за ними — девчата. Я тоже хотела… Но вот Леня не пустил, — она оглянулась на мужа, тот смутился и начал покашливать. Я заметил, если она смотрела на него — то он даже сутулился и как-то неловко двигал плечами и покусывал губу. Мои мысли опять прервал ее густой накатистый голос. Она, наверно, любила командовать и приказы слать.
— Вот что, мальчики. Вот вам каждому — по стулу и садитесь. А у меня, знаете, что случилось?
— Не знаем, — схохотнул Леня, и в лице у него означилось что-то слабенькое, угодливое. Таким я его не видел.
— А у меня, мальчики, сильно ладошки чешутся. К чему бы? То ли к выпивке, то ли к дождю?
— К дождю, к дождю! — поддакнул Леня и подмигнул мне — смотри, мол, какая у меня жена.
— Правильно, к дождю. Отгадали. — Рита придвинула мне стул и сама села рядом. — А я-то смотрю, что Гнедко наш сильно гривой трясет. И с утра стучит копытами, не успокоится. Надо бы его, Леня, к колхозному табуну пристроить. Что им — одним меньше, одним больше.
— Пристрою… — пообещал Леня и посмотрел извинительно на меня:
— Понимаешь, лошадь завел. А что делать — жить надо. Вон жена машину просит, а где возьму — на зарплату не купишь.
— Да ладно тебе… — обиделась Рита и как-то рывком сдернула с шеи шарфик, — наверно, сильно давил…
— Да я, Рита, рассказываю. А чего… А по осени в Казахстан — лошадку. Слава богу: конинка-то — не свининка. Казахи за нее какие угодно деньги дадут…
— Ну, хватит, мальчики! — прервала его Рита. — Ты бы, Леня, поднес для начала по рюмочке.
— Хорошо, хорошо! — И тот суетливо достал бутылку и разлил водку по рюмкам. Лоб у него покрылся испариной, и опять в Лене явилось что-то незнакомое мне, лакейское — и стало враз тяжело, и голова заболела.
— А за что пьем? — Леня взглянул на меня, и я поднял рюмку, взглянул на Риту.
— За нашу именинницу! А вот что пожелать — не знаю. Я ведь вам и подарок привез.