Саша Кругосветов
Птицы
Прекрасный птицевед
(о книге Саши Кругосветова «Птицы»)
Саша Кругосветов снова порадовал своих поклонников новой книгой. Теперь это сборник публицистических эссе «Птицы». Хотя публицистикой это в полной мере не является. Я бы сказал, что Кругосветов открыл новый жанр, который можно назвать «метафорической публицистикой». Он позволяет пронизывать ему свой текст сотнями аллюзий, и даже название, цитирующее Аристофана, здесь уже не столько название, сколько часть жанровой игры. Кругосветов изначально человек свободный, он шёл в литературу своим путём, построенном на опыте и наблюдениях, а не на чрезмерных экзерсисах. Эта свобода чувствуется на каждой странице книги, она в её построении, в сочетании тем, в свободе мыслеизъявления, если угодно.
В авторском предисловии сразу ощущается глубина и культурологическая укоренённость замысла. Кругосветов кратко пересказывает сюжет аристофановских птиц, а потом резко, одним интеллектуальным метафорическим взмахом руки автора-дирижёра, переводит его на наше время, и оказывается, что вся аристофановская расстановка персонажей сильно смахивает на соотношение личностей и энергий в России недавнего прошлого. Также в предисловии Кругосветов даёт читателю зацепку, манок, что в тексте будет много приключений, что без фантастики не обойдётся. И это интригует изрядно.
Обыкновенно публицисты отталкиваются от каких-то событий и явлений и в своих текстах размышляют о них. Но Кругосветов не таков. Его Вселенная, его мир очень цельные, они весьма конкретны, их компоненты по большей части им же самим и названы, потому его публицистика оценивает и комментирует мир явлений в кругосветовской духовной галактике. И в части «Читая Борхеса» это очень заметно. Меня лично потрясло утверждение, что по-настоящему время мы ощущаем лишь во сне. Мне казалось, что ровно наоборот. Но по Кругосветову время не линейно, и в этом есть вполне логичная правота. В снах время свободно от нас, а мы свободны от него. В части «Естественнонаучные парадоксы и нонсенсы в книгах Льюиса Кэрролла и Умберто Эко» Кругосветов показывает себя как оригинальный исследователь литературного текста. В чём же оригинальность? Ну, во-первых, Кругосветов основывает своё литературоведение не на структурном анализе, как в последнее время делают многие, а на любви и увлечении литературой. Он совершает своеобразное скерцо вокруг текста, весело танцует около него, увлекая все элементы исследуемого текста в такую же увлекательную пляску. Конечно же, сразу же возникает вопрос: что общего нашёл Кругосветов в Кэрролле и Эко? Здесь необходимо прочитать книгу. Но только намекну, что Кругосветова интересуют в первую очередь парадоксы. И эти парадоксы связаны с течением времени, с его остановками и с авторской волей обустроить время в книгах не так, как он течёт в жизни. Думается, всё это Кругосветов делает для того, чтобы крепче связать читателя и текст, сделать его открытым, вытащить из него парадоксы и заставить мир принять их как аксиомы. То есть автор не только выглядит тут как литературовед, но и как рыцарь литературы, свято верящий в её первичность. Впечатляет и серьёзная работа с источниками, подобранными изысканно и мастерски. И неожиданность цитат, используемых как комментарии. Вот одно из ключевых мест: В его поиске нет ничего кроме нонсенса. В этой бессмыслице нет смысла кроме самой бессмыслицы. Абстрактная, препарированная бессмыслица. Рабле – более человечен, Свифт – более суров и беспощаден. Доджсон – уникальный изобретатель веселого кошмара. Он живет во сне, параллельном обычной жизни. Раздвоение личности. Но без вмешательства инфернальных сил.
Часть «Научный институт новогоднего подарка» – это подёрнутое ностальгией воспоминание о жизни советской научной интеллигенции. Кругосветов не опускается тут до социальности, он пытается вывести на современную смысловую арену себя прежнего, тогдашнего, и понять себя во всём комплексе двоичности, по-новому оценить, мифологизировать и метафизировать те давние обстоятельства. Мне понравилось очень точно переданное сочетание иллюзий и безнадёжности, характерное для того времени.
Кругосветов – петербуржец. Город в его книгах всегда присутствует, то прячась за спиной автора, то диктуя определённые законы, то настраивая на свой возвышенный и строгий лад. Когда я читаю питерские инвективы Кругосветова, то поневоле вспоминаю начало 1 тома «Хождения по мукам». Казалось бы, ничего общего. Там Петербург 1914 года, а у Кругосветова город предстаёт совсем в другую эпоху:
«Скорей – на Невский проспект! Пройдут годы, и мы будем встречать завсегдатаев, старожилов Невского, а пока – вперед, вот они, случайные встречные, незнакомые наши братья и сестры, природа которых не знает правил приличий, природа которых всегда свободна и каждого одевает в свои откровения, всех нас, таких разнообразных: бурных, карикатурно флегматичных, сумасшедших, волосатых, кривоногих, возвышенных, отталкивающе напыщенных, ароматных, чувственных… и влюбленных, влюбленных, влюбленных, влюбленных».