Я сел на скомканной постели, помотал головой. В голове стучал молоточек тревоги. Проверил будильник – воскресенье, на работу не надо. Из-за штор настойчиво пробивался яркий свет. Было около полудня или около того.
Пока я одевался, молоточек превратился в многотонный молот.
Завтрак не лез в горло.
Я выбежал из дома, бросив на кухонном столе недоеденный бутерброд.
Люди на улице щурились на солнце, подставляли ему бледные лица. Кое-кто даже расстегнул куртку впервые за несколько месяцев. Угрюмые деревья с недоверчивой надеждой поворачивали молодые листочки к яркому небу.
Издалека плыл перезвон колоколов. Этот перезвон отдавался у меня в душе набатом. Случилось что-то плохое. Очень плохое!
Я быстрым шагом шёл по улице, на ходу застёгивая пальто и наматывая поплотнее шарф. Прохожие смотрели на меня как на идиота.
Ждать автобус смысла не было: сегодня же выходной. Я шёл по радостному весеннему городу, над моей головой каркали вороны, в лужах плескались воробьи. «Торопись!..» прочёл я на рекламном плакате. И дальше что-то про кредиты. «...смерть!» – на другом про беспечное вождение. Я ускорил шаг. Где-то на полпути меня перегнал автобус, но мне было наплевать.
Птиц больше не было. Их скрыла свежая побелка.
Маша стояла там одна. Молча. Плечи её поникли, жёлтое пальто словно выцвело и поседело. Ко мне она даже не повернулась.
Набат затих. Даже он не мог пробиться сквозь мёртвый белый заслон. В глухой тишине осталась только одна мысль: ещё не поздно. Надо всё исправить!
Я выбежал на ту улицу, где работал. Безликие бизнес-центры встретили меня запертыми дверями и равнодушными зеркальными окнами. Я свернул на другую улицу, потом на третью. Рестораны и банки, супермаркеты и винные магазины насмешливо подмигивали вывесками. Я метался как ошалевший бык, которого изранили пикадоры.
Ничего. Ничего. Ничего. Тут нет ничего, что может мне помочь. Нет, не сдамся. Не хочу возвращаться с пустыми руками к Маше.
Я упёрся руками в колени, чтобы отдышаться. Всегда есть шанс, даже у раненого быка. Повертел головой. «Всё для художников» бросилась мне в глаза вывеска.
Закрыто. Ну уж нет! Я колотил в дверь до тех пор, пока ко мне не вышло некое существо и не впустило внутрь. Не обращая внимания на перегар и недовольные красные глаза, я набрал всех красок, какие были и разных кистей. Потратил все наличные и опустошил карточку.
Потом решу, что буду есть, не до того сейчас!
Я думал о Маше. О её поникших плечах. И ещё – о птицах.
Нагруженный пакетами я вышел на улицу и огляделся. Так, если моя работа вон там, значит… Я рассмеялся. Заветный проулок прямо здесь, за углом. Скоро наступит вечер, солнце уйдёт. Я побежал.
У стены было пусто, но так даже лучше. Я схватил кисть и выдавил тюбик краски на мусорный бак. Те, кто закрашивал рисунок поленились – если хорошо приглядеться, то видно, что они ещё там: и птицы, и узор. Всего-то и дел, обвести контуры. Как в детской книжке-раскраске!
И я начал. Обводил контуры, тщательно добавлял все завитки и штрихи, старательно воспроизводил цвета. Кисти я вытирал о штаны, когда не дотягивался до верхней части стены, вставал на мусорные ящики. Несколько раз падал, но вставал и продолжал, продолжал… Меня подхватила разноцветная волна, я больше не видел стены, не думал, какую кисть взять. Птицы звали меня, и узор вился всё причудливее. Знакомая мелодия становилась громче с каждым мазком.