«Тождество Эйлера как символ единства математики, соединяет три основные математические операции и пять фундаментальных математических констант, принадлежащих к четырем классическим областям… и часто приводится как пример математической красоты»…
Сон, бред, искажение памяти? Но ей отчетливо представляется, как Шилле рычит и набрасывается на нее, чтобы впиться зубами в ее шею, перекусить артерию. Откуда взялась могучая сила в слабых руках, как удалось его оттолкнуть? Помнила только, что в отчаянии стучала по железной двери кулаками.
— Помогите! Помогите!..
Открылась «кормушка», показалось грубое лицо унтер-офицера Кравеца.
— Нужна помощь, господин группенфюрер?
Шилле сделал знак, Кравец отпер дверь.
— Заключенную 15/41 включить в списки на отправку в Аушвиц.
Мария помнила, как стояла, прижавшись к стене, тяжело дыша.
— Вы будете прокляты… Вас будет ненавидеть весь мир. Вы можете убить тысячи, миллионы людей… Но вам не победить! Никогда! Никогда!.. Вас ждет расплата.
Нет, конечно, ничего этого она не могла ему сказать. Избитая, напуганная, растерянная девочка…
Дверь в камере захлопнулась, в замке повернулся ключ.
Мария вздрогнула, услышав поворот ключа в двери. В коридоре вспыхнул свет.
— Я дома! — крикнул Саволайнен. Зашел, щелкнул выключателем в комнате. — Прости, задержался. Ярвинен никого не отпускал, срочно переверстывали номер…
Матиас снял пиджак, понюхав ткань.
— Прокурили мне весь костюм. Скорей бы развязаться с этой Олимпиадой… А почему ты сидишь в темноте?
Мария посмотрела на мужа.
— Я видела Шилле.
— Что? — Саволайнен опустился на диван. — Ты ошиблась. Шилле давно убит.
— Это был Шилле. Мы столкнулись у кассы стадиона… Он тоже узнал меня.
Матиас помотал головой.
— Но я видел выписку о его смерти, когда искал тебя по лагерям, в сорок пятом году…
Мария поднялась, плотнее прикрыла дверь в комнату сына.
— Мне страшно, Матиас. Я закрываю глаза и вижу тюрьму. Допросы, камеру. То утро, когда выводили людей… Шилле стоял во дворе. Старики падали, Кравец бил их рукояткой пистолета… Там были женщины, старухи, дети.
Саволайнен обнял Марию, поцеловал ее легкие светлые волосы.
— Милая, я с тобой. Я люблю тебя… Все плохое осталось в прошлом. Нужно забыть.
— Нет, забывать нельзя! — проговорила она с внезапным, не свойственным ей ожесточением. — Пока он жив, я буду думать обо всех тех людях, которых он убил. Пока он жив, мы все в опасности — ты, я, Алекси!
Матиас потрясенно замолчал. А если это правда, и жена не ошиблась?
— Хорошо. Я попробую навести справки. Попрошу редакцию сделать запрос…
Тревога, вдруг охватившая его, заставила подойти к шкафу и достать высоко спрятанную обувную коробку.
— Здесь лежит пистолет. Просто, чтобы ты знала.
Матиас открыл коробку. Мария подошла, взяла и осмотрела пистолет привычно и деловито. Саволайнен невольно подумал, как мало знает о женщине, которая живет с ним бок о бок столько лет.
Они почти не говорили о лагере, она никогда не вспоминала тюрьму, хотя он догадывался, какой ад ей пришлось пережить.
— Я купила билеты на футбол и конные соревнования, — голос Марии снова звучал привычно, немного устало. — Но мне уже не хочется никуда идти. Не оставляй меня одну, прошу тебя…
Саволайнен порывисто обнял жену. Она уткнулась лбом в его плечо.
— Поскорей бы кончилась эта Олимпиада!
— Показатели в норме.
Нестеров, голый по пояс, сидя на стуле, ощущал прикосновение к коже теплых женских рук и холодного кружка стетоскопа. Глубоко вдыхал, задерживал дыхание. Наконец врач отложила стетоскоп, раскрыла свою тетрадку для записей. Неодобрительно покосилась на кипятильник в стакане, на банку кильки в томате, прикрытую льняной салфеткой.
Евдокия Платоновна — крашеная брюнетка лет сорока восьми, с красивым, но каким-то застывшим, всегда непроницаемым лицом. Видимо, строгая манера и категоричность выработались в ней от долгой работы в мужском коллективе, где в ходу и насмешки, и соленые шуточки.
— Показатели в норме. Одевайтесь.
Нестеров натянул майку, освободил место Саксонову. Коля, садясь на стул, украдкой заглянул в тетрадь докторши Гусевой.
— Хоть сейчас жениться, Лёша!
Чемпион-пятиборец Дечин, который у окна разминал плечи немолодому уже спортсмену Андрееву, высказал мнение: