— Вчера погибла журналистка Хильда Брук. Я не верю, что она покончила с собой. И не хочу думать, что это сделали ваши… из-за этого чертова самолета!
Нестеров не знал, что сказать, но Саволайнен и не ждал ответа. Он развернулся и пошел в сторону бульвара.
— Куда ты?
Матиас махнул рукой.
— Пойдем, выпьем пива.
Потом они сидели на заброшенном причале в портовой заводи. Нестеров разулся, опустил ноги в воду. Он с удовольствием потягивал прохладное пиво из стеклянной бутылки с длинным горлышком, слушал нервную, сбивчивую речь Матиаса.
— Почему не признаться, что ваши сбили самолет? Вот за это не любят политику Советов — вы скрываете, отрицаете очевидное… Поэтому вас все боятся!
— Пускай боятся. Лишь бы не лезли к нашим границам, — Нестеров неторопливо отпил из бутылки. — Ты хоть понимаешь, что сегодня даже одиночный самолет может причинить противнику серьезный вред? А если он прорвется с ядерной бомбой?..
— У вас тоже есть бомба! Никто в здравом уме не станет на вас нападать!
Вдалеке у небольшой отмели на воду сели три большие белые птицы. Неужели лебеди? Нестеров вдохнул всей грудью, чувствуя непривычный покой и отрешенность.
— Скажи мне, Матиас… На кого ты работаешь? На американцев?
Саволайнен, не в силах сдержать раздражения, вскочил, размахивая руками.
— Ты совсем дурак? Я коммунист! Я жизнь отдал этой партии!
Он прошелся по причалу, взъерошил волосы.
— Русские! Вы весь мир втянули в свою затею! Построить рай на земле! Но оказалось, что вместе с раем непременно надо строить ад для всех, кто не соответствует вашей картине будущего!
Нестеров усмехнулся.
— Ничего себе, разошелся! Что тебя так припекло?..
Саволайнен, немного успокоившись, снова сел рядом.
— Не будем спорить, Алексей. У меня к тебе серьезный разговор, — он полез в карман и достал вырезку из немецкой газеты. — Помнишь его? Готлиб Шилле, начальник тюрьмы Плетцензее…
Нестеров сощурился на солнце, разглядывая фотографию Шилле.
— Я все помню, Матиас. И тот лес, и тот день… И ту могилу, где осталась Мария.
Саволайнен торопливо перебил.
— Захоронение перенесли. В тюрьме хотят открыть музей… Я делал запрос в архив, и мне написали, что в феврале 45-го года Шилле погиб на линии Курляндской обороны.
Саволайнен помолчал. Затем достал другую фотографию. У большого стеклянного окна стоял человек с залысинами на лбу, с небольшими усиками. Шилле постарел, усох, но это был тот самый нацистский офицер, который летом сорок первого года расстреливал французских коммунистов в лесу рядом с военным аэродромом. За его плечом виднелся профиль женщины с заостренным носом. Нестеров узнал Мезенцеву.
— А эту фотографию несколько дней назад случайно сделал наш репортер. На башне Олимпийского стадиона…
Нестеров быстро взглянул на Саволайнена, взял фотографию, пристально разглядывая.
— Значит, Шилле жив?
— Да. Пришлось провести целое расследование… Он въехал в страну как Сайрус Крамп, американский фабрикант. Цель — туризм и отдых.
Нестеров показал на Мезенцеву.
— Эта женщина — та, с крысами, на пресс-конференци.
Саволайнен кивнул.
— Мадам Мезенцева. Я ее немного знаю. Эмигрантская община устраивает акции у русского посольства, она всегда участвует…
Нестеров почесал переносицу.
— Знаешь, у нас в газетах пишут — США принимает нацистов, дает им работу в спецслужбах, на военных заводах… Я думал — так, преувеличение.
— Не «так»… В ФРГ год назад проходили слушания по делам двадцати пяти командиров анйнзацкоманд. К реальным срокам приговорили только двоих… Остальные были отпущены на свободу.
— Ну… Зато пиво у вас хорошее, ничего не скажу.
Нестеров поднялся на ноги и начал надевать носки и ботинки.
— Мне пора идти. Дай мне эти фотографии. Поговорю с нашими… Подумаем, как быть.
— Я решил сделать репортаж о тайном расстреле французских коммунистов, — сказал Матиас. — Отправлю материал в Париж, в еврейские организации. Попробуем возобновить дело, подать в суд. Шилле не должен оставаться на свободе.
Вместе они двинулись по набережной в сторону парка.
— Вот ты говоришь, мы, русские, перенесли на землю рай и ад. А разве Шилле не заслуживает ада? Не когда-то там, в загробной жизни, предположительно, а прямо здесь, на земле? Чтоб как следует ад, чтобы наверняка? За Марию, за всех невинно убитых и замученных? За чудом выживших?
Все это время Саволайнен осознавал, что поступает бесчестно, и страшно тяготился своим положением. Он понимал, что должен рассказать Нестерову, как отыскал Марию в конце войны и помог выехать из Германии. Должен сообщить, что она жива. Но страх, который Матиас испытывал при мысли, что может потерять эту женщину, буквально парализовал его волю. Уже понимая, что Нестеров сейчас уйдет и другого шанса открыть правду не будет, Саволайнен решительно повернулся к нему.