Джеральд Даррелл
Птицы, звери и родственники
Теодору Стефанидесу – в благодарность за часы удовольствия и учебу.
РАЗГОВОР
Зима в тот год была суровой, и, даже когда подошло время весне, крокусам – так трогательно и неколебимо верившим во времена года – пришлось с трудом пробиваться сквозь корку снега. Серое и низкое небо готово было в любую минуту обрушить новый поток снега, а вокруг домов завывал резкий ветер. Одним словом, погода не была идеальной для сбора семьи, особенно такой, как наша.
Мне было жаль, что, когда впервые после войны они встретились в Англии, их встреча скорее напоминала бурю. Она не выявила лучшие их черты, а сделала всех более раздражительными, чем обычно, и более чувствительными к обидам. Менее всего они могли прислушиваться к чьей-либо точке зрения, кроме своей собственной.
Словно стая сердитых львов, они сидели вокруг огня, такого обширного и яркого, что он мог в любую минуту перекинуться на каминную доску. Моя сестра Марго поддерживала огонь простым способом, втаскивая один конец принесенного из сада деревца в огонь, тогда как остаток ствола оставался снаружи. Мама вязала, по ее слегка рассеянному взгляду и мерному движению губ можно было подумать, что она молится, но на самом деле ее занимало меню к завтрашнему ленчу. Брат Лесли зарылся в учебник по баллистике, а старший брат Лоренс, одетый в свитер, какие обычно носят рыбаки (довольно великоватый для него), стоял у окна и непрерывно чихал и сморкался в большой красный платок.
– Вот уж ужасная страна, – сказал он, поворачиваясь к нам так воинственно, словно все мы были повинны в непрерывной дурной погоде. – Стоит только вступить на берег у Дувра, и вас встретит прямо-таки заграда гриппозных микробов… понимаете ли вы, что это моя первая простуда в этом году? Просто потому, что у меня хватило разума подальше держаться от Острова Пуддингов. Все, кого я встретил до сих пор, были простужены. Такое впечатление, будто все население Британских островов целый год совершенно ничего не делает, а только топчется хороводом один за другим и с упоением чихает друг другу в лицо… своего рода инфекционная карусель. И как можно спастись от этого?
– Только потому что ты подхватил простуду, ты злишься так, будто всему миру пришел конец, – сказала Марго. – Не понимаю, почему мужчины всегда так волнуются из-за пустяков.
Ларри уничтожающе посмотрел на нее слезящимися глазами.
– Беда ваша в том, что вам нравится быть мучениками. Ни один человек без мазохистских наклонностей не остался бы в этом… этом вирусном раю. Вы все инертны, вы любите барахтаться в этом море инфекций. Простительно тем, кто никогда не видел ничего иного, но вы-то все вкусили солнце Греции, вам бы не мешало знать, что это такое.
– Да, милый, – сказала мама, желая его утешить, – но ведь ты приехал в самое плохое время. Ты же знаешь, здесь бывает очень славно. Весной, например.
Ларри метнул на нее злой взгляд.
– Мне бы не хотелось вытряхивать тебя из транса Рип-Ван-Винкля, – сказал он, – но ведь это и есть весна… а ты только посмотри на нее! Нужна команда здоровяков, чтобы спуститься вниз и отправить письмо.
– Полдюйма снега, – фыркнула Марго. – Ты явно преувеличиваешь.
– Я согласен с Ларри, – сказал Лесли, выглянув из-под своего учебника. – На улице чертовски холодно. Прямо ничего не хочется делать. Нельзя даже прилично пострелять.
– Совершенно верно, – сказал, торжествуя, Ларри, – тогда как в такой разумной стране, как Греция, можно завтракать во дворе, а потом спуститься к морю для утреннего купания. Здесь же зубы у меня ходят таким ходуном, что я с трудом вталкиваю в себя завтрак.
– Я бы очень хотел, чтобы ты не заводил волынку с Грецией, – сердито сказал Лесли. – Это напоминает мне об ужасной книге, которую написал Джерри. Понадобилось несколько лет, чтобы забыть все это.
– Несколько лет, – язвительно произнес Ларри, – а что он сделал со мной? Вы себе представить не можете, какой вред нанесла эта карикатура в духе Диккенса моему писательскому облику!
– Между прочим, он написал обо мне так, будто я ни о чем другом никогда не думал, кроме ружей и лодок.
– Но ты действительно ни о чем больше не думал, кроме ружей и лодок.
– Больше всех пострадала я, – заявила Марго. – Он только и говорил о моих прыщах.
– Я думаю, – сказала мама, – это было вполне точное изображение всех вас, но меня он выставил настоящей дурочкой.
– Я не возражаю, – заявил Ларри, – чтобы на меня писали памфлеты хорошей прозой, но быть высмеянным дурным английским языком просто невыносимо.
– Одно название чего стоит, – сказала Марго, – «Моя семья и другие звери». Мне надоело отвечать людям: «каким же из зверей изображена ты?»
– По-моему, заглавие довольно забавное, – сказала мама. – Только почему он не изобразил самые интересные события?
– В самом деле, – поддержал ее Лесли.
– Какие интересные события ты имеешь в виду? – с подозрением спросил Ларри.
– Например, твое плавание на яхте Макса вокруг острова. Это было чертовски забавно.
– Если бы эта история появилась в печати, я бы подал на него в суд.
– Не понимаю почему, – сказала Марго, – это было очень забавно.
– А что ты скажешь о спиритизме? – язвительно спросил Ларри. – Что, если бы он написал об этом, тебе бы это очень понравилось?
– Нет, нет! Он не посмел бы написать об этом! – со страхом сказала Марго.
– Ну вот, получай, – торжествовал Ларри. – А что вы скажете о судебном деле Лесли?
– Не понимаю, зачем меня впутывать в это дело, – воинственно заявил Лесли.
– Ведь это ты возмущался, что он не включил в книгу самые забавные случаи.
– По правде говоря, я уж забыла все эти истории, – сказала мама, посмеиваясь. – Но думаю, они были забавнее тех, что описал ты, Джерри.
– Рад это слышать, – сказал я задумчиво.
– Почему? – спросил Ларри, глядя на меня с подозрением.
– Потому что я решил написать еще одну книгу о Корфу и использовать все эти истории, – объяснил я с самым невинным видом.
Все сразу зашумели и заволновались.
– Я запрещаю это, – закричал Ларри, громко чихая, – категорически запрещаю!
– Ты не можешь писать о моем спиритизме, – вскрикнула Марго. – Мама, скажи ему, чтобы он не писал об этом.
– И о моем судебном деле, – закричал Лесли. – Я не потерплю этого.
– И если ты заикнешься о яхтах… – начал Ларри.
– Ларри, дорогой, говори потише, – попросила мама.
– Ну тогда запрети ему писать продолжение, – кричал Ларри.
– Не говори глупостей, дорогой, я не могу запретить ему, – сказала мама.
– Ты хочешь, чтобы все повторилось сначала? – спросил Ларри хриплым голосом. – Опять посыплются письма из банка: не будете ли вы так любезны снять ваш вклад, опять лавочники будут смотреть на вас с подозрением, опять у дверей появятся анонимные бандероли со смирительными рубашками, и все родственники отвернутся от вас. Ты считаешься главой семьи, так запрети ему писать об этом!
– Ты все преувеличиваешь, Ларри, дорогой, – сказала мама. – А кроме того, я никак не могу запретить ему, если он хочет написать об этом. Не думаю, что это причинит какой-нибудь вред. Все это отличные истории, и я не вижу, почему бы ему не написать продолжение.
Все семейство разом поднялось со своих мест, и все принялись громко растолковывать ей, почему нельзя писать продолжение. Я ждал, пока уляжется шум.
– Помимо этих историй есть еще немало других, – сказал я, припоминая.
– Каких же, милый? – с интересом спросила мама. Все семейство, с покрасневшими лицами, рассвирепевшее, рассерженное, уставилось на меня в выжидательном молчании.
– Ну, – сказал я в раздумье, – мне бы хотелось описать твой роман с капитаном Кричем, мама.
– Что? – возмутилась мама. – Ты, конечно, не напишешь ничего подобного… Вот еще, роман с этим противным стариком. Не позволю, чтобы ты писал об этом.