В письме домой Анри сообщает о встрече со своим бывшим учителем и замечает между прочим, что в Канне какой-то странный порядок чередования блюд — после кофе подают шампанское. О самом городе он ничего не пишет. Быть может, если бы Пуанкаре знал, что всего несколько лет спустя ему, молодому преподавателю университета, глубоко погруженному в свои ученые думы, предстоит ежедневно ходить по этим улицам, что осенившие его здесь идеи станут первой ступенькой в непрерывном восхождении на самую вершину научной славы, он более внимательно присмотрелся бы к окружающему городскому ландшафту. Но сейчас для него все это не более чем фон, декорации к их веселым, разгульным интермедиям в духе Латинского квартала. С восторгом описывает он, как однажды после ужина их буйная ватага, вооруженная бумажными фонариками и дудками, прошествовала по улицам на глазах у изумленных жителей. Шедший впереди студент вел за собой верблюда, которого изображали два других студента, накрытых темным балахоном. Под открытым окном какой-то молодой дамы, которая имела неосторожность выглянуть, привлеченная шумом, они устроили настоящий концерт, поочередно исполняя серенады. Карнавальное шествие завершилось полуночным балом в помещении, где спали Анри и еще пятеро его товарищей.
Веселье и непринужденность, царившие в студенческой компании во время поездки, оставили у Анри самые приятные и светлые воспоминания. По-видимому, слишком разительным был контраст со скованной, жестко регламентированной жизнью в казармах Политехнической школы. Со смехом подсчитывает он убытки, понесенные в этом походе: забыт в Байе зонтик, в одной из дружеских потасовок погибла его шляпа, портупея под конец совсем распоролась, гетры еще в пути пришлось заменить простыми подвязками. Но что значит все это по сравнению с тем обновлением духа, которое он испытал за столь короткий период! Это как раз то, в чем он так нуждался.
В последнее время Анри пришлось много трудиться, а впереди работы еще больше. Правда, он без особого усердия изучает традиционные курсы Горной школы. Не вдохновляет его ни промышленная экономика, ни законодательство горного дела, ни административное право, ни военная фортификация. По-прежнему низкая оценка у него по черчению и рисунку. Но Пуанкаре постоянно читает книги по математике и размышляет. Бонне и Буке, с которыми он встречается довольно часто, всячески поддерживают в нем это внутреннее горение. Надо сказать, что таких людей из его ближайшего окружения было не так уж много. Репутация Анри как необычайно одаренного математика пока еще не сложилась, хотя в математических наклонностях его таланта никто уже не сомневался. Ну так что ж, они вполне могут найти применение в рамках его будущей профессии. Так думают, во всяком случае, Антони Пуанкаре и Дабре, директор Горной школы. Они всячески отговаривают Анри от серьезной математической работы, советуют подождать до окончания школы. Бонне как-то обратился к Дабре с просьбой освободить студента Пуанкаре от обязательного посещения некоторых занятий, чтобы он мог прослушать в Сорбонне интересующие его математические курсы. Но директор Горной школы отказался удовлетворить это ходатайство. Сообщая об этом матери, Анри пишет, что он прекрасно его понимает. Нечасто встречается такое свойство — оценивать события и поступки не только с точки зрения своей личной пользы.
Бонне посвящен в намерение Пуанкаре получить степень лиценциата — первую ученую степень, дающую право преподавать в лицеях. Для этого нужно сдать несколько экзаменов на Факультете наук в университете. Опекая своего любимца, Бонне достает ему список вопросов, которые задавались на прошлой сессии лиценциата. Убедившись, что экзамены ему вполне по силам, Анри решается. Но подготовкой он отнюдь не обременен. Мадам Пуанкаре спрашивает его в письме о том, когда ей лучше приехать в Париж. Он отвечает, что она может прибыть когда хочет. Работы у него немного, и если она приедет 29 июля, то 30-го они смогут погулять, а 31, 1 и 2-го он будет экзаменоваться. Уже 2 августа 1876 года Анри успешно заканчивает сдачу экзаменов на степень лиценциата.
Заграничная командировка
Христос в отрепьях бедняка:
«Страдаю я от горьких бед,
И крохи с вашего стола
Роскошный для меня обед».
Прислушиваясь к словам забавной лотарингской песни, доносящейся в перерывах между плеском водяной струи, Лекорню с любопытством поглядывает на лежащий на соседней кровати вскрытый почтовый конверт. По-видимому, хорошее настроение его компаньона связано именно с этим письмом.
«Объедки с нашего стола
Собаки быстро приберут,
От вас нам проку ни на грош,
Они ж нам зайцев принесут».
Напевая, Анри появился из-за занавески, отделявшей крохотную умывальню от комнаты.
— Что-нибудь новенькое из дома? — спрашивает Лекорню.
Кинув на стул мокрое скомканное полотенце, Анри вместо ответа сам задает вопрос:
— Как ты относишься к философии?
В ожидании ответа он старательно тянет негромким голосом:
«Прогнал меня ваш муж, мадам.
Что делать ночью мне глухой?» —
«Войдите, добрый человек,
Приятным будет ваш покой».
— Да как тебе сказать, — задумчиво произносит Лекорню. — В общем-то ничего, только уж больно путано. А что?
Глаза Анри загораются лукавым блеском.
«В недельный срок умрете вы
И сразу ж будете в раю.
А муж ваш, милая мадам,
Сгорит без прощения в аду».
— Длинное письмо, — снова не выдерживает Лекорню. — Кто это столько пишет?
— Кажется, у нас в семье скоро появится философ, — изрек Анри и задумался, перебирая в уме подробности письма.
Алина с отцом и матерью находятся в очередном путешествии. Письмо отправлено из Тироля. Судя по всему, Эмиль Бутру уже почти свой человек в их семье. Анри пытается вспомнить хотя бы внешний облик молодого философа, которого он мельком видел во время последнего пребывания в Нанси. Но память на лица у него плохая. Случалось порой так, что он не узнавал людей, с которыми уже встречался, и только звук их голоса или настойчивые напоминания воскрешали ему обстоятельства их знакомства. Знать бы все наперед, он бы тогда внимательнее присмотрелся к этому преподавателю с философского факультета.
Вот уже полтора месяца Пуанкаре и Лекорню пребывают в Австро-Венгрии. Горная школа предоставляет своим студентам две заграничные командировки по сто дней каждая. Одна — в конце второго года обучения, другая предстоит им по окончании третьего курса. Первое время они изучали добычу и производство олова в Банате, теперь здесь, в Штаатсбане, знакомятся с эксплуатацией каменноугольных шахт. Заботу об их общем быте целиком взял на себя Лекорню, видя, что от Пуанкаре в этом отношении мало проку. Зато Анри с лихвой возмещал этот недостаток своей способностью в мельчайших подробностях запоминать все, с чем им приходилось сталкиваться в своей командировке. Когда год спустя один из студентов, которому предстояло проделать такое же путешествие, обратился к Пуанкаре с просьбой описать ему характер поездки, он получил исчерпывающую информацию. Анри прямо на занятии продиктовал ему подробную программу командировки, пункты, где ему предстоит остановиться, учреждения, которые он должен будет посетить, назвал поезда, которыми удобно пользоваться, гостиницы, которые следует выбирать, и в довершение всего предостерег от всех неприятностей, которых следует опасаться. Потрясенный студент поделился своим удивлением с Лекорню. Тот только улыбнулся. Он уже успел убедиться, что ни одна дорожная подробность не ускользнула от цепкой памяти его попутчика. А ведь порой Лекорню готов был ручаться, что Анри ничего не видит и не слышит, погруженный в свои мысли. Но, сколько бы он его ни проверял, феноменальная слуховая память ни разу не подвела Пуанкаре. Вечером он мог перечислить названия всех станций, которые попадались им в течение дня, хотя на всем пути следования даже не выглядывал в окно вагона, а только слышал объявления кондуктора на перроне.