Впервые я увидел его на учебной сцене в самостоятельном отрывке из «Подростка» Достоевского. Тогда уже меня потрясла его удивительная мастерская способность создавать истинную напряженность, столь необходимую и столь резко точную, которая невидимой наэлектризованной нитью связывает сцену и артиста с публикой в зале. С того самого момента я ощутил ту завораживающую актерскую притягательность, которая всегда отличала Юрия Богатырева. От того часа началась наша творческая дружба, которая продолжалась до самой его кончины…
И вообще он весь как будто был соткан из контрастов: шумный, с мощнейшим голосом, он совершенно не умел накричать на человека, то есть накричать-то он мог, но в крике этом никогда не было того, пусть самого малого заряда злости, способного человека оскорбить или унизить.
Он мечтал о славе, но никогда ничего не делал для достижения ее. Он не делал ничего из того, что выходило бы за рамки его профессии и искусства. Я, например, могу представить Юру, ну, скажем, народным депутатом, всегда пытающимся кому-то помочь, но я не могу себе представить его кандидатом в народные депутаты, когда ему было бы необходимо отстаивать, а тем более нахваливать себя в предвыборной борьбе.
Еще одно удивительное качество для актера: обладал он завидной внешностью, но абсолютно не старался, как это частенько бывает, эксплуатировать ее возможности. Сколько мы знаем актеров, боящихся больше всего на свете быть некрасивыми и жалкими. Они знают, какой профиль у них более выгоден, и никакая сила не заставит их повернуться «не тем» профилем. Юра был начисто лишен этого комплекса, мало того, он сам выдумал самые невероятные приспособления, предполагающие ярче и полнее донести характер персонажа. Когда мы мучительно бились над образом Сержа Войницева в «Неоконченной пьесе для механического пианино», неожиданно после долгих проб и метаний Юра вдруг предложил:
– А что, если я подожму пальцы на ногах? Мы не поняли. – Вот… смотрите… Он стал ходить по кабинету, широко расставляя ноги и выворачивая носки.
– У него плоскостопие… Понимаете? И вдруг этого обманутого и никчемного Сержа Войницева стало так нестерпимо жалко, что я лично тогда с трудом сдержался, чтобы не выразить не к месту возникшие эмоции, а проще – я чуть не заплакал.
Или «Свой среди чужих»… Может ли кто-нибудь себе представить, что того мощного и бесстрашного чекиста играл артист, никогда никого в жизни не ударивший и даже кулаки сжимающий по-женски – большим пальцем к торцу! Это я обнаружил уже на съемках.
А Штольц в «Обломове»: веселый прагматик Андрей Штольц и нежный, слабый, жаждущий любви и сострадания Андрюша Штольц, уезжающий из родного имения в неизвестную самостоятельную жизнь, – и это все он, Юрий Богатырев.
Я не анализирую других его блистательных работ в театре и в кино, не потому, что считаю их менее значительными, чем те, о которых я говорю здесь. А только потому, что с Юрой меня связывает нечто такое, что, с одной стороны, выходит за рамки наших профессиональных отношений, а с другой – неотделимы от них.
Я уже говорил, что он жаждал славы, жаждал признания мучительно и самозабвенно. Он часто жаловался мне, искренне страдая от того, что на улице его не узнают, что он никому не нужен, все созданное им плохо… Его задетое актерское честолюбие, наверное, мешало ему понять, что именно эта его как бы внешняя анонимность и есть залог и фундамент огромного его актерского многообразия.
И в этом тоже была определенная раздвоенность Юрия Богатырева: на экране, на сцене – ярок, многокрасочен, словно мощнейшим магнитом притягивающий к себе внимание зрителей; на улице же невидим, неотличим от спешащих и озабоченных людей. Русский созерцатель, любитель меланхоличных разговоров, он был изумительным собеседником, умеющим слушать, в суете всеобщего всезнайства не утерявший дара удивляться новому, ему незнакомому. Он так и не съехал со своей дороги в одну из тех обочин, которые ему так щедро подсовывала наша действительность.
И жаль только, что дорога эта была столь коротка. Великий вождь и учитель всех народов, поучая их, воскликнул как-то, что «незаменимых людей не бывает». Я с удовольствием соглашусь с ним, когда мысль эта будет относиться к партократии, созданной этим вождем. В безликом бюрократическом механизме действительно «все и вся» заменимы, мы иногда даже не замечаем этой замены. Но в творчестве, в искусстве, особенно русском, потери наши невосполнимы.
Разные артисты разных поколений будут играть те роли, которые играли Михаил Чехов, Николай Хмелев, Борис Ливанов, Михаил Яншин, Ольга Андровская… Но место их с их уходом никем не заполнено, оно навсегда осталось пустым.