В прежние годы, в каждый сезон было по празднику. Новый год был праздником штатским, а 7 ноября — государственным (Советские праздники соответствовали христианским, в коих 9 мая было отдано Пасхе, в поздние годы СССР уже такой не запретной, а немного даже фрондёрской. Однако лето оставалось без праздника (два главных выпало на весну — Первомай и День Победы). Так или иначе — 1 января был День Перехода, 1 мая — День Весны, 9 мая — День Избавления от смерти, а 7 ноября — День Урожая. Теперь государство вместе с танками переехало на весеннюю часть года (по мне, так лучше б оно переехало на лето, где День России не близко, но рядом с усекновением главы Ивана Крестителя, или Ивану Купале — кому что ближе). Но государство, как единый организм, думающий какую-то свою думу, понимает, что 12 июня праздник неукоренённый, ненамоленный, и лучше устроить парад в мае.
Русский святочный рассказ — это история о холоде. В России холод — особая часть реальности. Амундсен в своей книге «Южный полюс» (1912), писал: «Те, кто думают, что после длительного пребывания за Полярным кругом человек становится менее чувствителен к холоду, глубоко ошибаются. К холоду привыкнуть нельзя»[27]. Потом её переписали Ильф и Петров в своём фельетоне 1935 года «Собачий холод» и многие запомнили её именно оттуда[28]. К холоду привыкнуть нельзя, оттого у чуда, которое происходит среди снега и льда, особая цена. Святочный рассказ — это история об особом счастье — неожиданно обретённом, будто найденная в лесу избушка с запасом дров.
Сейчас ситуация изменилась. Вместо насильной секуляризации зимней сказки возникла странная смесь, где есть одновременно и святки, и державность, и Родина — в общем, как в московском метро. Чуть отступив от темы, я бы рассказал вот о судьбе одной советской книжки. Это «Крайний случай» детского писателя Ильи Туричина (1921–2001). Она впервые вышла в 1965 году и рассказывала о матери, что провожая сына на войну, дала ему краюху ржаного хлеба, что не черствела и защищала его от пуль. Там были совершенно безумные немецко-фашистские захватчики, будто сошедшие с карикатур Кукрыниксов, которые никак не могли изничтожить красноармейца, и только дождавшись того, как он поделится хлебом с немецкой девочкой, выстрелили ему в спину из пистолета с кривым дулом. Эффект вышел неожиданный: солдат не умер, а превратился в бронзовую статую с мечом и девочкой на руках. Немецкая девочка, может, и не хотела бронзоветь, но тут уж её никто не спрашивал, к тому же все фашисты одновременно погибли. Эту сказку издавали множество раз, и я её хорошо помню по своему детству. В 2010 году её переиздали в Белоруссии[29]., и, по слухам, митрополит Филарет и издатели внесли с ведома наследников в текст примечательные изменения. Теперь в аннотации пишут: «Мужественно сражался Иван против фашистов, дошёл до Берлина и спас от смерти маленькую немецкую девочку. Всю войну он берёг краюшку хлеба, испечённого матерью. А самого Ивана хранила от вражеских пуль чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Издание адресовано юным читателям». Я-то про эту книгу слышал давно, однако в руках её не держал.
Но вернёмся к русским морозам. Есть ещё важная общая деталь: в святочном рассказе тема детей на морозе появилась удивительно давно, наверно, сразу при его рождении. Дети и холод — главные противоположности не только литературы, но и жизни. Замерзает ли со своими бессмысленными спичками девочка, которую придумал мизантроп Андерсен, суёт ли эсэсовец голого младенца к открытому окну в романе Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны», везде одно и то же.
Сто лет назад, ещё до революции, машина, производящая святочные рассказы, тоже работала на полную мощность. И, понятное дело, в этом жанре отметились большие писатели. Одни, как Куприн, делали это в канонах жанра, у других, как у Достоевского, получался знаменитый шар, внутренний диаметр которого больше, чем внешний. То есть «Мальчик у Христа на ёлке» (1876) — не просто святочный рассказ, а философское сочинение про христианскую мораль, милосердие и прочее, что Достоевскому чрезвычайно важно. Писатель, кстати, взял сюжет из стихотворения немца Фридриха Рюккерта «Елка сироты», который, как и положено, уморил ребёнка на морозе. Но и сам Достоевский наводит такого ужаса, который никакому Андерсену и не снился: «Одни замерзли ещё в своих корзинах, в которых их подкинули на лестнице к дверям петербургских чиновников; другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвёртые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы»[30].
28
Ильф И., Петров Е. Собачий холод // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. — М.: Гослитиздат, 1961. — С. 51.
29
Туричин, И. А. Крайний случай: сказ о солдате Иване и Фрице — рыжем лисе: (для младшего школьного возраста) / Илья Туричин; художник А. П. Коршакевич. — Минск: Издательство Белорусского Экзархата, 2010. — 69 с.
30
Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876. Январь. Глава вторая. II. Мальчик у Христа на елке // Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 томах. Т. 13. — СПб.: Наука, 1994. С. 18.