Главная задача, которую ставили перед собой публицисты журнала, — рассказывать правду о тяжелой жизни народа в пореформенной, «освобожденной» России.
Картины бедственного положений крестьянства содержатся прежде всего в статьях Шелгунова, отлично изучившего за долгие годы ссылки провинциальную Россию. Выступления Шелгунова, которые печатались в «Деле» из номера в номер, дополнялись статьями П. Ткачева, который долгое время вел в «Деле» отдел «Новые книги» и опубликовал немало серьезных публицистических работ, в частности серию статей «Производительные силы России». По свидетельству цензуры, в этих статьях «автор поставил себе целью доказать, что все рабочее сословие России голодает круглый год (именно: на каждого работника приходится в день, по соображениям автора, менее 1 ф. хлеба) и что вследствие столь скудного питания смертность в России так велика, что может быть только сравнена со смертностью в тюрьмах и на галерах».
Заслугой Благосветлова было то, что он предоставил самую широкую трибуну такому до сих пор недооцененному публицисту-революционеру, как Берви-Флеровский. В «Деле» были опубликованы многие главы его знаменитой книги «Положение рабочего класса в России». Той самой книги, о которой К. Маркс писал членам Комитета Русской секции I Интернационала: «Это — настоящее открытие для Европы… Это — труд серьезного наблюдателя, бесстрашного труженика, беспристрастного критика, мощного художника и, прежде всего, человека, возмущенного против гнета во всех его видах… Такие труды, как Флеровского и как вашего учителя Чернышевского, делают действительную честь России…»
Публицисты «Дела» не делали разницы между крестьянством и рабочим классом — это был в их представлении единый трудящийся и угнетенный, обездоленный люд. Вместе с тем особенностью «Дела», отличающей его от «Русского слова», является пристальное внимание к жизни рабочих, фабричных масс. Этот интерес определялся новыми процессами жизни, бурным развитием капиталистических отношений в пореформенной России. Развитие промышленности само по себе не пугало публицистов «Дела». Напротив, они видели в этом прогресс в сравнении с запустением крепостничества. В статье «Ирландия» Благосветлов писал: «Что бы ни говорили защитники исключительного земледелия, но ни одна цивилизованная или желающая быть цивилизованной страна не может обойтись без мануфактуры и заводской промышленности». Тот же комплекс идей в статьях «Убытки земледельческой России», «В земледелии ли наша сила?», «Переходный момент нашей промышленности» и других проводил Шелгунов. «Не потому ли мы и бедны, что исключительно занимаемся земледелием?» — спрашивал он.
Вместе с тем публицисты «Дела» отдавали отчет в односторонности капиталистического прогресса, в том, что развитие промышленности на буржуазной основе означает продолжение эксплуатации народа. Вот почему они последовательно публикуют материалы о тяжелом положении и борьбе европейских трудящихся масс. Журнал рассказывает читателям о рабочих организациях и забастовках на Западе, о деятельности I Интернационала, о Парижской коммуне. «Теперешняя борьба Парижа с версальским правительством есть, в сущности, борьба с буржуазией» (1871, VI, 54), — утверждал журнал»
В статье Шеллера-Михайлова «Рабочие ассоциации» в . апрельском номере за 1871 год «Дело» познакомило читателей с «Капиталом» Маркса. Это не значит, конечно, что публицисты журнала поднялись до осознания марксизма, — они стояли на позициях утопического социализма. В статьях Шелгунова, Берви-Флеровского и других мы встречаем немало высказываний, свидетельствующих о том, что публицисты «Дела» в русле традиций шестидесятых годов продолжают уповать на социалистический путь развития страны.
Какова же была положительная программа «Дела»?
В самых общих чертах она ясна: республика и социализм. В 1870 году, когда пришло сообщение о свержении второй империи во Франции, во всю ширину последней чистой страницы восьмого номера «Дела» крупным шрифтом, как лозунг, было напечатано: «Во Франции провозглашена Республика» . Комментария не требовалось.
Журнал «Дело» свято хранил верность демократическим идеалам шестидесятых годов. В этом была его сила. И тем не менее «Дело» так и не стало вторым «Русским словом», как ни мечтал об этом Благосветлов. В авторитете и влиянии на современников, в яркости и публицистическом блеске оно заметно отставало не только от «Русского слова» шестидесятых годов, но и от некрасовских «Отечественных записок». Причина тому — в особых цензурных трудностях, а также в том, что журнал в самом начале своего возникновения лишился Писарева, чьи блистательные статьи составляли душу «Русского слова». Но не только в этом. Ведь и уход Писарева не был случайным. Писарев ушел в «Отечественные записки» не потому, что в некрасовском журнале цензурные условия были более легкими, чем в журнала Благосветлова. Писареву с его интенсивностью духовного развития стало тесно и душно в благосветловском «Деле». Направление развития Писарева, так же как Зайцева, и Соколова, о чем речь, пойдет ниже, заключалось в поиске форм большей революционной активности… И в этом они опередили Благосветлова. Кто знает, в, чем тут причина, — в серьезной возрастной разнице или в чем-то другом. Но в любом случае в отличие от Писарева, Зайцева, Соколова Благосветлов, но сути дела, остановился, застыл в своем духовном, идейном развитии еще где-то в конце шестидесятых годов. Противоречивая программа «реализма» «Русского слова», с ее гипертрофией знания и курсом на всемерное распространение его как необходимое условие революционного преобразования общества — эта программа явилась прокрустовым ложем для «Дела», выходившего в новых исторических условиях, для нового молодого поколения читателей. При этом следует подчеркнуть, что с течением времени в деятельности Благосветлова на первый план все в большей степени выходили не сильные, но слабые стороны этой программы, выработанной им в трудных условиях второй половины шестидесятых годов. Его разочарование в революционных возможностях масс росло. Все в большей степени менялось его отношение к «мужику». Это изменение не коснулось демократической основы его убеждений. Жизнь народа, жизнь крестьянства по-прежнему оставалась главной заботой Благосветлова и его журнала. Но его отношение к «мужику» было иным, чем, к примеру, в «Отечественных записках» семидесятых годов, к которым он относился крайне ревниво. Вот как описывает начало своего сотрудничества в «Деле» в своих воспоминаниях Н. Русанов:
«— А вы, вероятно, как большинство теперешней молодежи, поклонник «Отечественных записок»?
Взор Благосветлова упорно уставлен в мои волосы. Меня это начинает раздражать. И почти патетически я отвечаю:
— О, конечно!..
— За мужичка любите?
— За социализм и за науку, Григорий Евлампьевич! — запальчиво парирую я…
— Социализму и науке наш журнал служит не менее «Отечественных запасок»… Да и не одной науке и социализму, а и «мужичку», — но нашему мужику, — служим… Служим, но не прислуживаемся…»
В этой явственно полемической позиции Благосветлова по отношению к «Отечественным запискам» легко уловить отзвук споров, которые шли между «Русским словом» и «Современником» в пору шестидесятых годов. Еще тогда благосветловский журнал в статьях Писарева и Зайцева выступал против «идеализации» мужика, против преувеличения революционного потенциала деревни. Теперь, а 1876 году, Благосветлов писал Н. М. Ядринцеву о позиции журнала «Дело»: «Искать идеалов в деревне оно не будет, идеализировать мертвую провинцию не в его духе, но оно и не ставит своей задачей возвышение вицмундирного Петербурга над провинцией. Оно знает, что точка нравственной нашей опоры не там и не здесь, не в деревне и не в чухонской Пальмире, но без интеллигентного меньшинства, где бы оно ни было, мы не обойдемся…»