Впрочем, наиболее ответственные из них, оговаривались: причин у этого ужаса может быть множество. Засбоило сердце, нарушился его ритм, и человек почувствовал приближение смерти. А, может, причина психическая. Или с человеком происходит что-то и вовсе третье.
Хорошие врачи стараются не ставить диагнозы мёртвым писателям по их художественной прозе.
Разнятся так же и методы срочных действий: одни говорят, что паническая атака — следствие гипервентиляции лёгких и нужно срочно дышать в герметичный пакет. Другие утверждают, что этого делать вовсе не нужно.
Я же скажу о другом — у арзамасского ужаса есть своя оборотная, метафорическая сторона.
Это настоящий ужас путешественника, который понемногу отдаляется от дома и нарушает привычный ход вещей. Тонкие связи с родным очагом рвутся, и вдруг путешественник начинает понимать, что он становится другим — вот тут-то и приходит ужас.
Недаром в гостиничном номере Арзамаса возникал перед Толстым вопрос «зачем», и главная тема человека — тема жизни и смерти.
Что есть смерть, что есть жизнь, как страшно двигаться к одной из них, есть ли продолжение и смысл — родные стены помогают нам избежать этих вопросов, а вот гостиничные — нет.
В гостиничных стенах ужас становится чистым и беспримесным. Только дай серому небу войти в тебя, как увидишь — летит над тобой монструоз, расправив кожаные крылья по девять аршин длиной, и хвост его подобен копью неумолимому. Это зеркало тебя самого, двойник, пожирающий смыслы. Его не уничтожишь хлебным вином, не отмахнёшься ладонью.
И спасает от него только продолжение дороги.
19.02.2018
Стрекоза должна умереть (о женщинах-вамп и несчастных содержанках)
Услуживают гостям русские женщины, натуры сплошь инфернальные. Как теперь называют, «вампы».
Один из самых интересных литературных образов — это образ роковой красавицы.
Причём даже не просто роковой, а такой женщины «с порчинкой», причём под порчинкой понимается внебрачный секс[41]. Это довольно странное обстоятельство, потому что роковая красавица может идти к успеху от одного расчётливого законного брака к другому. К тому же всё время происходит путаница — честный, но скучный обыватель невольно соединяет неумных соблазнительниц и соблазнительниц умных.
Или ему кажется, что женщина, потерявшая рассудок в страсти, пошедшая на убийство — это и есть женщина-вамп, женщина-вампир, роковая красотка. Нет, женщину-вамп, высасывающую деньги и саму жизнь из мужчин всегда выделяет наличие ума. Ирен Адлер тут на раз побивает Настасью Филипповну, что похожа на случайно залетевшую в комнату птицу, что бьётся о стены, мечется и неотвратимо приближается к смерти. Обречена и первая женщина в каком-нибудь фильме «бондианы», это второй достанется слава и любовная сцена в конце. А первая будет непоправимо мертва, едва пройдёт треть фильма. В общем, это всегда балансирование между «Ларисой Огудаловой» и «Настасьей Барашковой».
Но есть пример лучше. Алексей Толстой в 1925–1927 годах написал знаменитый роман «Гиперболоид инженера Гарина», в котором гиперболоид похож на морскую свинку, которая не морская и не свинка. Во-первых, не гиперболоид, ведь к тексту даже приложен чертёж, испортивший не одно поколение школьных мозгов; во-вторых, его придумывает не Гарин, а Манцев (который, как вы помните, там свалился с дирижабля) — это образ Дедала. Дедал-Манцев — настоящий учёный, это он придумал идею гиперболоида, и он же придумал приспособить его для буровых работ. Это именно он знал, что существует оливиновый пояс и тому подобное. А в пару ему существует Икар-Гарин, который шалил и буйствовал, довёл дело до ручки, и, как полагается настоящему Икару, рухнул в море.
Но это другая история, а нас интересует то, что в этом романе есть образ роковой женщины по имени Зоя, что, кстати, означает «жизнь». Надо сказать, что у Алексея Толстого ничего не пропадало, и два самых известных фантастических романа двадцатых годов проросли из мусора авантюрных рассказов.
Зоя сгустилась оттуда же — из эмигрантской прозы, в которой был архетип красивой русской женщины, выплеснутой из России вместе с водой контрреволюции.
Алексей Толстой представляет свою героиню уже в Париже, причём это напоминает явление Брэт Эшли в «Фиесте» Хемингуэя. Богатый человек, американский магнат Роллинг «остановился, брюзгливо поджидая спутницу, которая говорила с молодым человеком, выскочившим навстречу автомобилю из-за колонны подъезда. Кивнув ему головой, она прошла сквозь крутящиеся двери. Это была знаменитая Зоя Монроз, одна из самых шикарных женщин Парижа. Она была в белом суконном костюме, обшитом на рукавах, от кисти до локтя, длинном мехом чёрной обезьяны. Её фетровая маленькая шапочка была создана великим Колло[42].
41
Здесь следовал разбор книги одной внезапно известной современной куртизанки, но сам текст и его идея оказались (не так внезапно) скучны. Поэтому имеет смысл обратиться не к современному творчеству, а к вполне классической литературе.
42
Тут впору воскликнуть, цитируя советскую комедию: «Джексон оказался женщиной!». В Париже не было знаменитого Колло, а были сёстры Калло (Callot Soeurs), то есть дом моды, основанный в 1895 году четырьмя сестрами Калло. В 1937 году он закрылся, его пытались возродить после Второй мировой войны, но безуспешно, и, наконец, его реанимировали в конце девяностых. Но надо понимать, что Алексей Толстой был человек достаточно циничный, когда дело шло о точности детали: его читатель не мог его проверить много лет, и уж подавно автор «не счислял ничего по календарю».