Удивительно, что он был одновременно символом европейской жизни и экзотикой востока. Это деталь безмятежности и неги, но затем сменяется, будто во Франции, где кофейни стали политическими клубами, оттенком возбуждения.
В этом месте обычно цитируют Вильгельма Кюхельбекера «Кофе»:
Богданов пишет: «К 1820-м годам кофепитие теряет некогда присущий ему аристократический ореол, хотя и сохраняет некоторого рода „столичные" коннотации, усугубляемые традиционным противопоставлением Петербурга и Москвы. В статье В. Г. Белинского, предпосланной сборнику „Физиология Петербурга" (1845), страсть петербуржцев к кофепитию описывается как примета, отличающая даже „низший слой" местного народонаселения от московского. Притом, что „собственно простой народ", по Белинскому, „везде одинаков", „петербургский простой народ",„кроме полугара и чая, любит еще и кофе и сигары, которыми даже лакомятся простонародные мужики; а прекрасный пол петербургского простонародья в лице кухарок и разного рода служанок чай и водку отнюдь не считает необходимостью, а без кофею решительно не может жить". Авторы-бытописатели середины века спешат воспользоваться тем же противопоставлением в живописании местного колорита Москвы и/или Петербурга: отныне „купеческая" Москва пьет чай, а „чиновный" Петербург — кофе. Однако утрировать это противопоставление, во всяком случае, не стоит: это скорее дань литературной традиции, диктующей сложение „петербургского" и „московского" текстов русской культуры»[12].
Кофе не пьют, а кушают, он почти еда. Даль пишет даже: «Кофе напитчив», что означает, что он «сытный». И хоть он становится доступным, но всегда остаётся чем-то городским и избыточным.
Кофепитие в советской стране оставалось экзотикой — всё дело в том, что кофейные зёрна плывут к нам из-за заграницы, в отличие от чая, который худо-бедно научились растить на юге страны, кофе не рос никак. Поэтому страшные слова «покупать за валюту» сгустились над советским кофе.
Отчего кофе остаётся литературным приёмом и во время банок кофейного напитка «Летний»?
Потому что именно три типа питья двигают сюжет — алкоголь, чай и кофе.
Есть то, что называется «стилистическим маркером — изнеженный тунеядец проводит время в кафе за кофе. Рабочий человек пьёт чай. Следователь проводит бессонную ночь за стаканами крепчайшего чая (знающий читатель, правда, помнит, что пойманный вор варит чифирь из этого же чая за колючей проволокой).
Кофе был странным напитком, очень сильно зависевшим от мировых рынков.
Теперь надо сказать о персональном опыте, потому что, в конечном итоге, всё то, что мы пишем, только повод сообщить мирозданию о том, что ты был, и у тебя был какой-то опыт. К моменту знакомства с тем кофе, который сейчас принимают за настоящий, я уже выпил достаточно «кофе бочкового» по восемнадцать копеек стакан. Это была стандартная цена за двухсотграммовый стакан кофе с молоком.
Потом мои ушлые друзья научились проникать в буфет при профессорской столовой. Это место находилось на втором, кажется, этаже главного здания университета, и поход туда был событием. Студентов гоняли, но я уже тогда выглядел старше своих лет. Те белые чашечки в «профессуре» были больше символом, знаком, чем напитком. Сидеть там долго оказалось невозможно, мест не хватало — заплатил тридцать две копейки, выпил — прочь.
В те времена, когда кофе был чернее, а сахар слаще, меня учила философии дама соответствующих взглядов. Я прилежно записывал за ней в тетрадочку, как, впрочем, и все мои друзья. Все предсказания этой дамы сбылись, будто невнятные поначалу стихи Настрадама Предсказамуса. А те, что не сбылись — сбудутся, ибо сказала она у доски главную фразу вращения мира: «Говоря о демократии, надо всегда понимать — демократия кого над кем». Однажды мы с ней встретились в этом профессорском буфете, где я контрабандой пил кофе. Я испугался, что меня выгонят из этого кофейного рая с раскалённым песком и медными джезвами. Но дама вместо замечания сказала назидательно: «Некоторые студенты ничего не конспектируют, а на экзамене вместо знаний пытаются логически рассуждать, и так приходят к меньшевизму». Но эти странные предметы, по сравнению с которыми «95 поучений дзэн» — ничто, утекли гущей в раковину.
11
Кюхельбекер В. К. Избранные произведения: В 2 т. М.; Л., 1967. Т. 1. С. 77, 78. Впервые в журн.: Невский зритель. 1820. Ч. 1. С. 91.
12
Богданов А.К. О Крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов. — М.: НЛО, 2006. С. 65.