Эрве. Очень возможно!
Габриэль. Но я дала ее тебе для меня, а не для Николь!
Hиколь. Тогда забирай их обратно, твои «Дамы и господа»!
Габриэль. Го-о-о-ды! Годы напролет я мечтаю обратиться непосредственно к публике, как Софи Демаретс…
Николь и Эрве…в «Прощай, осторожность!».
Габриэль. И ты, Эрве, действительно распрощался с осторожностью! Ты же прекрасно знаешь, что это тебе так не пройдет! Что получишь по заслугам. Просто не понимаю, не понимаю! Признай же, что в этом нет логики! Объясни же мне наконец! Объясни же мне! (Мечется в ярости; обходит вокруг письменного стола.)
Все жмутся по углам.
Байар. Осторожно! Она становится опасной! (Он больше показывает это жестами, чем выражает словами.)
Габриэль. Ты меня прекрасно знаешь! Какой у меня характер! На что я способна! Поджечь декорацию, оскорбить публику! Все это я уже делала! В Голливуде я в таком же состоянии, как сейчас, чуть не сняла скальп с Юла Бриннера, которого, кстати, обожаю! А с твоей головой, Эрве, я не остановлюсь на полдороге! Так почему? Почему?
Николь. Родная моя, если бы ты раньше пришла меня послушать, ты сразу бы услышала: «Дамы и господа». Мы не прятались и не за твоей спиной «Дамы и господа» шептали! Но перед генеральной, естественно, уже слишком поздно!
Габриэль. Николь, ты играешь в этом театре только потому, что на то была моя добрая воля.
Николь. Нет! Потому что я – жена директора.
Габриэль. Ха-ха! Сама призналась! Проговорилась! Только, Николь, учти – дебютировать хорошо, когда тебе двадцать лет… а это не твой случай!
Николь. Не мой! Тогда покажи мне свой паспорт, если уж на то пошло!
Габриэль. И покажу! В моем по крайней мере нет подчисток!
Николь. О-го-го! (Достает свой паспорт из сумки, лежащей на письменном столе.) А здесь что – подчистки? (Призывает в свидетели Байара, стоящего к ней ближе всех.)
Тот внимательно рассматривает фотографию в паспорте.
Байар. Это вы – на фотографии? Какой-то херувимчик.
Габриэль. Ах – смеюсь! Ах – заливаюсь!
Hиколь. Видишь, Робер, видишь?! Меня больше узнать нельзя. С начала репетиций я постарела на пятнадцать лет!
Габриэль. Умираю от смеха!
Hиколь. Если бы моя мама меня видела!
Габриэль. Ох! Раз она начала говорить о маме, я пошла. (Доходит до двери.)
Но тут Николь, в ярости, находит слова, которые достигают цели.
Hиколь. Еще бы, тебе-то свою, наверно, хочется забыть раз и навсегда! Никто ее никогда не видел!
Зловещая тишина. Габриэль величественно оборачивается в дверях.
Габриэль. Не оскорбляй мою мать!… А вдруг это ты. (Выходит.)
Николь в нокауте. Она мечется по сцене, обдумывая, как ответить Габриэли.
Робер. Не мучайся, дорогая. Ни к чему, она ушла. Пойди к себе, отдохни.
Николь выходит.
Эрве. Итак, в конце концов все удачно уладилось.
Робер, Байар и Пьер (вместе). Да, все очень удачно.
Эрве. Все обрушилось на Николь.
Робер. Обычно все обрушивается на меня. Мне даже как-то не по себе, что прошло стороной.
Эрве. Теперь иди к жене! Ты ей нужен.
Робер. Рано я обрадовался. (Выходит.)
Эрве. Перейдем ко второй пьесе. «Креолка». С ней все хорошо. Байар, старик, прежде всего браво. Вы отличны в Наполеоне, старина, да, да! Вы превосходны. Габриэль была права, что заставила взять вас. У меня нет никаких замечаний, разве что одна деталь, не очень существенная. Когда Жозефина вам говорит: «Генерал Бонапарт, я вас не люблю…», вы ей отвечаете… Как там точно по тексту?
Байар. «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Эрве. Вот! Очень прошу вас, произнести это в полную силу, потому что я очень доволен своей формулировкой.
Байар. А это разве не Ларошфуко?
Эрве. Ларошфуко?
Байар. Ларошфуко!
Эрве. Нет. Ничего общего.
Байар. А мне показалось…
Эрве. Ларошфуко написал: «Есть люди, которые никогда бы не влюбились, если бы не слышали от других, что существует любовь».
Байар. Да, вот это.
Эрве. А я написал: «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Байар (желая прекратить спор). Да, это не совсем одно и то же.
Эрве. Совсем не одно и то же.
Байар (примирительно). Абсолютно.
Эрве. Вообще-то, сходство есть, если смотреть в корень…
Байар. А надо ли?
Эрве. Скажу вам откровенно, по-моему, мой афоризм лучше, чем Ларошфуко.
Байар. Мне он тоже больше нравится.
Эрве. Мне кажется, что под моим пером мысль Ларошфуко стала намного значительней. Мне так кажется.
Байар. Мне тоже так кажется.
Эрве. Итак, давайте мне вашу реплику. И вообще, почему вы так тускло и скучно играете, в то время как в жизни вы – человек веселый?
Байар. Возможно, потому, что в жизни я говорю мой текст!
(Выходит.)
Эрве обдумывает, а не оскорбил ли его Байар.
Входит Кристиан.
Кристиан. Скажите, пожалуйста, мсье Монтэнь, мой выход вас устраивает?
Эрве. Да, вот хорошо, что ты мне об этом напомнил! Нет, старина, нет. Ты развел такие интриги, чтобы получить роль в моей пьесе, правда, у тебя только одна фраза, но уж тогда скажи ее! А ты тянешь, тянешь! Давай, скажи ее, но в темпе.
Кристиан. «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Раз требуют, значит бунтуют! Сократи! Темп, господи, темп!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Идиотизм! При чем тут обувь! Сократи обувь!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют продовольствия и оружия!»
Эрве. Сократи оружие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют продовольствия!»
Эрве. Сократи продовольствие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют!»
Эрве. Сократи, сократи!
Кристиан. «Они требуют!»
Эрве. Мимикой, мимикой!
Кристиан мимикой изображает.
Браво! Теперь ухватил! Так и держи, ты в образе! Ничего не меняй! Браво!
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Алло! Да, это я… А, интервью, отлично: я подготовил несколько строк для вашей газеты… Моя драматургическая концепция очень проста… (Достает из кармана листок читает.) «Отталкиваясь от бесчисленности опытов, являющихся взрывными моментами пререфлекторного состояния, заранее обреченными на поражение при конфронтации с временной объективностью практической и технической реальности, драматический автор возводит образно-временную структуру, воплощая в ней то, что его видение мира может запечатлеть в неуловимости предметов»… Не ясно? Как, вы не из «Нувель Обсерватёр»? А, вы из «Франс-диманш»! Простите, ошибся… Тогда я вам то же самое скажу нормальным языком. Я очень доволен своей пьесой и надеюсь, она будет иметь успех. Спасибо. До свидания. (Напевая, вешает трубку.)
В левую дверь входит Франсуаза в причудливом костюме.
Франсуаза. Мэтр, вот мое платье. У вас есть какие-нибудь замечания?
Эрве. Молчи. Ничего не говори. Ни под каким видом не произноси ни слова. Свою роль ты играешь прекрасно. С пьесой больше нечего делать! Теперь только будущее покажет! Единственное, что было важно для меня во время репетиций, – это твой взгляд, который сливался с моим, как… одним словом, сливался! Какой прилив сил дает мужчине, уже начинающему седеть – да, да! если приглядеться, – обожание двадцатилетней девушки. И что это за сила, которая неудержимо влекла меня к тебе, как… одним словом влекла! И теперь я люблю тебя, я хочу тебя!… Франсуаза! Я женюсь на тебе! Да, я на тебе женюсь!